Предыдущая Следующая

Я все это время жил у Марьи. Ходил за дочкой и за ней… Когда выздоровела девочка, Марья спросила:

«А ты‑то как у меня в доме оказался?»

Ну что ж, известно, горе и память и рассудок отшибает.

Рассказал ей все и говорю:

«Как хошь, а остаюсь у тебя. На руках буду носить вас обеих».

Покачала головой, а сказать так сказала:

«Не пользуйся, Анисим, бабьим горем. Приходи через полмесяца. Я маленько одумаюсь…»

Встретил Филька меня раз, поинтересовался:

«Стало быть, все у Марьи бьешься? У них там баб, говорят, сообща пользуют. Так ты хоть с краешку…»

Первым делом я хотел его в землю вбить по самые раскисшие губы. А потом вдруг меня самого продолбануло от головы до пят.

«Постой, – говорю. – Да не ты ли… Марьину дочку в колодец?»

«Кхе… Про то знает Бог да, может, поп… если кто покаялся, – усмехнулся Филька. – Если бы и утонула, невелика потеря. У них теперь артельное производство, быстро новых народят».

Выдернул я кол из плетня. Быть бы Фильке покойником тем же моментом, да… Марья подошла и вынула у меня из рук тяжелую палку. И никто никому слова не сказал, разошлись мы в разные стороны.

А через полмесяца явился я к Марье за приговором. Она посадила меня за стол, чаем стала поить.

«Все я передумала, Анисим, на много рядов. Любила тебя я сам знаешь как. Цепная собака от злости задыхается, а я так от любви… Но высохло все во мне, как вода в речке. Я еще раз перерыла весь сухой песок, – может, думаю, где мочажинка присыпана, может, где хоть влажный чуточку песок этот… Нет. И не знаю, со слезами ли вытекла эта любовь там, в лесу, под Петров день, медведь ли ее сломал… А может, ушла она, как вода сквозь песок, чтоб не быть купленной за твою мельницу…»

Встала Марья, взяла дочку на руки, прижала ее к груди. И прошептала:

«Как ты не мог понять тогда – любовь не продается, не покупается! И силой не возьмешь ее. Она даром отдается».

«Я еще подожду, Марья… Может, позже…» – взмолился я.

«Жди. Только вряд ли. Ведь и так два раза уже перерывала песок я. А с годами и берега обваливаются, потом и совсем не угадать, где речка текла…»

… И вдруг старик заплакал, нисколько не стесняясь своих слез. Из его мутных глаз выкатывались одна за другой прозрачные, кристально чистые слезинки. И чистота их казалась Петру Ивановичу странной, необычной. Ведь из этих старческих глаз, думалось почему‑то ему, и слезы должны были течь такие же старческие, мутноватые.

Но тут же он подумал, что слезы человеческие всегда, видимо, чистые, прозрачные, как родниковая водичка, потому что на них расходуется то лучшее и светлое, что есть в человеке.

Предыдущая Следующая