Предыдущая Следующая

Вскорости колчаковщина началась. Марья собрала из мужиков отряд да увела его в леса. Родителей ее каратели в Светлиху сбросили… Ну а потом… Эх, да что! Не расскажешь, говорю, всего. Тут не на одну книгу рассказов хватит. В общем, больше году партизанила Марья тут, в наших лесах. Нагоняла такого страху на всяких беляков, что они еще белее становились. Так они и звали ее – Красная Марья. Деньги большие за ее голову клали. Генерал даже какой‑то приезжал в Зеленый Дол, чтоб поймать ее. Да где!..

… Когда кончился Колчак, колхоз тут, сказывал уж я, организовала. По‑тогдашнему – коммуну. Собрала людей и речь сказала. Слово в слово не припомню, конечно, а примерно и сейчас перескажу. Говорила тогда Марья: «Вот люди все думают – под утесом зарыт злат‑камень сказочный. А я думаю, в другом месте поискать его надо, да не в одиночку. А сообща. Давайте‑ка организуемся в артель, а через год‑два посмотрим, не нашли ли этот злат‑камень. А назовем свою артель… „Рассвет“ мы ее назовем. Потому что новая жизнь, за которую мы кровь проливали, зачинается для трудового народа».

Немногие поняли тогда, о каком злат‑камне речь вела Марья. И в артель немногие вступили. Возле Марьи жались больше батраки да разная голытьба, с которыми партизанила она.

В двадцатом году это, кажись, было. Ну да, в двадцатом. Известное дело – распахали землю с весны да засеяли. Никогда столько не засевали еще земли, как в тот год. Филька Меньшиков все ходил по деревне, все шипел: «Теперь с голодухи так жрать начнут, что начисто изойдут… этим самым… Сортиров не наставишь». И не только шипел он, паразит, а и паскудил исподтишка. Дочку ее, мою дочку, в колодец кто‑то столкнул вскорости. Иду я ночью по улице, а из колодца писк какой‑то. Собачонку, думаю, ребятишки сбросили. Заглянул в черную холодную дыру да прочь пошагал. А в переулке Марья мечется, стучит в каждое окошко: «Не видели дочку?» Какая‑то сила крутанула меня – и назад. Бегу и слышу – сердце остановилось. Добежал к колодцу, дернул за веревку – застукотал только колодезный ворот. Когда размоталась веревка, сбросил ее вниз и сам скользнул по ней. Мясо на ладонях чуть не до костей спустил.

Диво еще, как не захлебнулась девчонка. Должно быть, выступ какой‑то на срубе был или выемка от гнили образовалась, а она зацепилась за нее, удержалась на воде. Схватил ее тельце, холодное, как у покойника, и закричал…

Как вытащили нас – не помню. Две недели девчонка в горячке металась, потом оживать начала. Поседела Марья за эти две недели.

Предыдущая Следующая