Предыдущая Следующая
настроиться иначе, чем неприязненно, дальнейшее же и
подавно вызвало у нее
возмущение и ненависть к ним. Действительно, такого с ней
никогда еще не
случалось. Бывало, что ее обижали, притесняли, даже
унижали, но никто еще
не поднимал на нее руку - ни отец на малую, ни кто-нибудь
из родни, ни
даже Петрок. А вот эти
подняли, хотя по
возрасту она многим
из них
годилась в матери.
Степанида сидела
в истопке и даже не поглядывала в оконце,
она и без
того слышала все, что творилось в усадьбе. Крича и
толкаясь, немцы сняли с
крюков в хлеву двери, разложили их посреди двора
и принялись свежевать
Бобовку. Наверно, драл шкуру все тот же Карла. Она
слышала, как там среди
криков и смеха солдатни выговаривалось его имя, когда
говорил фельдфебель,
другие смолкали, коротко звучало чье-то
"яволь"; сопели от усилия солдаты,
и трещала шкура Бобовки. Петрок исчез где-то, на дворе
его не было, иначе
бы она услыхала чей-нибудь крик на него.
И она сидела
одна на своем
сеннике под окном в прохладном полумраке истопки,
теперь ей некуда
было
идти, нечего делать. В истопке было тихо и
покойно, на дворе
кончался
погожий
осенний день, косой
солнечный лучик из
окна скользнул по
выщербленному земляному
полу к жерновам
и косо высветил
там черные
потрескавшиеся бревна стены. Этот золотистый лучик,
однако, становился все
уже, будто таял, превращаясь в
тонкий блестящий осколочек,
и наконец
пропал вовсе - солнце спряталось за
выселковским пригорком. В
истопке
сразу стало темнее,
в полумраке утонули
углы с разной
рухлядью,
надвигалась тревожная ночь. Немцы весь день протолклись
на хуторе, на мост
так и не ездили, наверно, действительно сегодня у
них был какой-нибудь
праздник. Степанида ждала, когда они наконец угомонятся
во дворе или хотя
бы займутся делом -
ей надо было
наведаться в засторонок,
покормить
поросенка, чтобы тот ненароком не завизжал с голоду и,
как и Бобовка, не
оказался в их прожорливой кухне. Весь день Степанида
ждала подходящего для
того момента и вот дождалась вечера.
Она содрогнулась
от какого-то сильного тупого удара
там, во дворе,
затем следующего; что-то трещало, будто
дерево-сухостоина, и она встала,
выглянула в оконце. Четыре солдата возились возле освежеванной,
какой-то
совсем маленькой, будто телячья тушка, Бобовки, и
крутоплечий, без мундира
немец с засученными рукавами нательной сорочки сек ее
топором, на досках
дверей со стуком подскакивали коровьи ноги. Голову они
уже отрубили, и та
Предыдущая Следующая