Предыдущая Следующая

– Ага, ладно, Марфушка, – заговорила наконец в трубку Пистимея осипшим голосом, отворачиваясь от цепкого взгляда Филимона. – Все понятно… Дык ты, значит, эдак сделай: три пучка богородской травки возьми да стебелька четыре подорожника. Ага… а в аптеке березовых почек спроси. И завари травушку, а как закипит, подорожник туда брось да ложку этих почек. И пей на ночь… Ну, все. Разведреет – я навещу тебя. А сейчас вот побегу домой, накормлю Устина – да в молитвенный дом… Помолюсь за тебя.

Повесила трубку и, ни на кого не глядя, пошла из конторы.

– Что там с Марфой? – спросил Устин, едва она показалась в дверях.

– Ничего… Бог милостив. Сейчас, сейчас накормлю тебя! – И заметалась по избе.

Всегда была Пистимея услужлива, но, возможно, никогда она так не суетилась, чтоб угодить мужу. Впрочем, Устин не заметил этой ее торопливости, а вернее – не обратил никакого внимания. Буря за окном, Захар, Демид, больная Марфа, собственная жена – все ему было сейчас безразлично. Ел он в последние дни тоже без всякого интереса и разбора, не ощущая даже вкуса.

Однако сейчас, когда жена собрала на стол, он хлебнул ложку‑другую и тупо уставился в тарелку.

– Горчит, что ли, а? – поднял он глаза на жену.

Возле Пистимеи тоже стояла полная тарелка, но она не притрагивалась еще к ней. То резала хлеб, то бегала беспрерывно к шкафу с посудой, к печке. И слова мужа застали ее возле печки.

Пистимея спокойно подошла к своей тарелке, зачерпнула в ложку немного супа, попробовала:

– Верно, чем‑то припахивает. Уголек, может, упал какой или щепочка.

– Щепочка?! – переспросил Устин, и в глазах его метнулось что‑то нехорошее. Однако он еще хлебнул ложку. – Не‑ет, ты у меня попробуй.

– Господи! – всхлипнула Пистимея. – Да ты в уме ли, Устинушка?! Что у тебя на мыслях‑то! Недавно молол насчет Варьки что‑то… С одной ведь чугунки наливала тебе и себе, ты же видел.

Устин это действительно видел. Но все‑таки стукнул кулаком по столу:

– Пробуй, тебе говорят!

Тогда Пистимея вытерла слезы фартуком, переставила его тарелку к себе, а свою пододвинула мужу. И молча начала есть, временами по‑прежнему всхлипывая.

Это Устина успокоило. Когда у жены осталось супа полтарелки, он склонился над своей, быстро опростал ее. Съел потом половину курицы, выпил стакан чаю и снова завалился на кровать.

А Пистимея торопливо выскочила в сени, прихватив с собой пустую литровую кружку, оттуда в коровник. Пестрая корова, тяжело отдуваясь, равнодушно жевала свою жвачку. За загородкой глухо постукивали копытцами по деревянному настилу две овцы.

Предыдущая Следующая