Предыдущая Следующая

– Как же – кому!.. Чего его дразнить, Захара‑то? Председатель все же… С трактора ссадить грозится ведь… Мало, говорит, всяких штучек выбрасывает, еще сегодня на работу не вышел. И ссадит. А чего хорошего?

– Ну да! – И Митька даже скривил губу. – Пусть поищет такого тракториста еще…

– Ох, Митенька…

– Да не охай ты, – рассердился Митька.

И Степанида притихла.

Митька хлебал теплую лапшу. И по мере того как убывало в чашке, настроение его снова улучшалось.

– Дай‑ка там кислого молочка, что ли, еще, – весело сказал Митька.

Пока мать ложкой накладывала из большой эмалированной миски густой, как сметана, варенец, он вылез из‑за стола, глянул в настенное зеркало, подергал себя за чуб. Подмигнул сам себе: «Вот так, уважаемая гражданка Шатрова. Подумаешь, дурак! Подумаешь, не видел еще таких! Всяких я видел! Митька не будет слюни распускать перед тобой. Митька не пропадет. Пускай эта докторша не пошла сегодня со мной на лыжах кататься. Придет время – бегом за мной кинется. Эта про Зинку ничего не знает. Да коль и узнает… Не все же такие разборчивые. Вот тогда‑то похлопаешь глазами, в кровь искусаешь свои красивые губки…»

Но при воспоминании об Иринкиных губах опять сдвинул брови: черт, губы‑то у нее в самом деле получше, посочнее, что ли…

– Пей, Митенька, – сказала Степанида и поставила на стол полную кружку варенца. И осторожно опять спросила: – А женщина эта кто такая?

– Ну, мать… – недовольно буркнул Митька, все еще стоя у зеркала. – Хорошая женщина.

– Кто же она? Где работает?

Митька не ответил. Степанида почувствовала, что ее вопросы не понравились сыну, проговорила обиженно:

– От матери‑то чего таиться? Мать больше тебя прожила, кое в чем разбирается…

– Сам я как‑нибудь разберусь, – сказал Митька сухо.

– В молодости все так думают… Да… женишься раз, а плачешь целый век…

– Слушай, мать… Отвяжись, ради Бога! Ни о какой женитьбе и мысли не держу пока.

Степанида сложила руки на груди, поджала губы.

Она чувствовала и знала – сын любил ее, и поэтому не понимала, отчего же он так бывает груб порой, почему его так раздражают иногда ее слова, ее забота и нежность…

А все было очень просто. Вожжи, которыми Фрол отхлестал когда‑то жену, до сих пор висели на стене. Фрол убирал их только на время побелки. Но едва Стешка кончала обихаживать дом, он молча вешал их обратно.

Со временем Стешка примирилась с этим своеобразным украшением дома, со своей участью и постепенно оставила попытки «сделать вид», как она говорила, а после рождения сына вообще распрощалась со своими честолюбивыми планами…

Предыдущая Следующая