Предыдущая Следующая

– А вот на что!! – сказал он, швырнул в угол согнувшийся подсвечник и вышел из комнаты.

Устин с недоумением смотрел то на валяющийся на полу подсвечник, то на дверь, за которой скрылся Демид.

Вскоре он вернулся, принес какую‑то толстую папку, перевязанную крест‑накрест шпагатом. Сел за стол, развязал, положил на папку обе руки.

– Да, это верно, советская власть больше сорока лет стоит, – сказал он, по‑прежнему глядя на Устина холодными и пустыми глазами. – И крепкая она оказалась, чего тут спорить… Уж мы ли ее не шатали, не пробовали на крепость… Да ты садись. – Устин сел на кровать, завернулся в одеяло. – Тогда, – продолжал Демид, – в начале двадцатых годов, четырнадцать государств объединились и двинули свои силы против Советской власти. А она, Советская Россия, разметала эти силы, раскидала их по стране, уничтожила. Сколько раз мы пытались затем пощупать эту власть то с одного боку, то с другого! Голодом ее морили, огнем ее палили… а она все стоит.

Демид подвинул свой стул к Морозову, положил высохшую жесткую руку на его широкое колено и сказал негромко, будто боялся, что их подслушивают:

– И все‑таки борьба еще продолжается…

Устин нервно рассмеялся прямо в лицо Меньшикову:

– Обрадовал! Я тебя не спрашиваю, продолжается или нет. Я и без тебя знаю, что продолжается. Я спрашиваю о другом – на что вы надеетесь? На что?! Если уж тогда весь мир…

Демид не спеша открыл свою папку. Развязал, поднял голову, взглядом осадил Устина.

– Борьба идет теперь страшнее, безжалостнее, – продолжал он, как заправский лектор. – Да, были четырнадцать государств, были немцы, Германия… На Германию у тех, кто не забыл про нас с тобой, была главная ставка. Ну что же, не вышло, просчитались где‑то…

– Ничего себе! Рассказываешь так, будто в дурачка проиграли. А проиграли все на свете, проиграли – навечно. Навечно!

– Не думаю. Верно, Германия была разгромлена, повержена в прах А сейчас… Ты спрашиваешь, на что я надеюсь… на что нам надеяться теперь? Отвечаю – снова на Германию… на Западную Германию да на Америку. Может быть, это последняя наша надежда, последняя ставка, последний козырь…

Демид замолк, Морозов тоже притих.

Меньшиков взял из папки какой‑то листок.

– Как уж получилось, что Германия возродилась из пепла – не нашего с тобой ума дело, – опять начал Демид. – Это просто наше счастье. В том проклятом году, когда кончилась война, нам с тобой было не до Германии. Но умные люди думали о ней. Умные люди остались еще в этой побежденной Германии, умные люди были в Америке. Они глядели далеко вперед и видели там одно и то же… Вот, – Демид выхватил из папки листок и потряс им перед носом Устина, – вот что писал тогда, в мае сорок пятого года, один из этих умных немцев: «Друзья, каждому из нас должно быть ясно, что мы теперь полностью находимся в руках врага. Наше будущее мрачно. Что они с нами сделают, мы не знаем, но мы очень хорошо знаем, что мы будем делать…» Понял ты? – снова затряс Демид своим листком. – «…мы очень хорошо знаем, что мы будем делать…» И они знали, знали! Вот, слушай дальше: «… Области, тысячелетиями бывшие немецкими, попадают теперь в руки русских. Ввиду этого политическая линия, которой мы должны следовать („должны следовать“ – запомни это, Устин!)…политическая линия, которой мы должны следовать, очень проста. Совершенно ясно, что начиная с настоящего момента мы должны идти вместе с западными державами…» Понял, Устин? Это говорилось в то время, когда западные державы – Америка, Англия, Франция – были союзниками Советской России, были победителями. Вот как они, эти умные люди, вопрос‑то поворачивали! Вон как они видели! И дальше: «…должны идти с западными державами и сотрудничать с ними в западных оккупированных областях, ибо только в сотрудничестве с ними мы можем надеяться отвоевать впоследствии нашу страну у русских…» Понял?

Предыдущая Следующая