Силы Морозова иссякали, и он говорил все медленнее, все тише. Но, увидев, что Меньшиков опять собирается что‑то сказать, собирается перебить его, мотнул головой, повысил голос и торопливо продолжал:

– Так понятно, спрашиваю?! Знал Федька! Подробнее… мне ответа и не надо… Не надо!.. Вот и выходит – все племя его я угробил, самого его мы вроде обескровили, ну, все, мол, этот теперь уже мертвяк для нас, а он явился, как… как судьба, как проклятье, которое висит надо мной… А значит – над нами. Пистимея все о каком то небесном судье толкует, что явится да и учинит над миром, то есть над ними, расправу. А мне думается, что если и есть такой судья – небесный ли, земной ли, – так он на ихней стороне будет, он с нами и зачнет расправляться… А как? Вот тебе и Захарка, вот тебе и Смирнов! Так спрашиваю: что это за люди?! А? Что это за порода такая? А это еще, однако, не самые крепкие из них. Есть еще крепче… А теперь ко мне приглядись. Замахнулся когда‑то не на рубль даже, на целый червонец, а удар вышел копеечный. Начинал я с чего? Рубил людям головы, выжигал целые села и деревни… Ну, думаю, силен, все выжгу, сокрушу, измолочу. Потом гляжу – как бы самого не переломили с хрустом да прочь не отбросили. Ладно, смирился, приспособился мстить людям по‑другому, как ты советовал. Захару, говорю, крови немало перепортил, тому же Фролу, Егорке Кузьмину… А дальше что?.. А дальше, особенно после войны, и эдак мстить не шибко‑то… После войны я только и смог, что Клашке Никулиной нагадить да ее сестре Зинке, которую ты сейчас под меня подкладывал. Потому что Захаркина рука все шибче сжимала меня за горло. И начал тогда я в бессилии гадить людям совсем уж по мелочам – молоко, воровал, масло, зерно… И вот дошел до трех жалких стожков сена… Не я измолотил кого‑то, а меня вымолотили начисто, до последнего зернышка. И знаешь, что самое страшное? Сейчас скажу. Кто меня молотил? Захар, что ли, Большаков? Наш агроном Корнеев? Филимон Колесников? Смирнов этот? Кабы кто‑то один из них, я бы вырвал цеп‑то да и… Или, по‑нонешнему говоря, самого в молотилку сунул ногами вперед. А тут не знаешь, кто тебя и молотит – вроде никто по отдельности и весь мир сразу. Вот что самое страшное. Это вы с Пистимеей понимаете или нет? Я сказал – ты не крути башкой‑то. Или, выходит, понимаете?! Так на что же вы тогда с Пистимеей надеетесь?!

Словно пушечный выстрел раздался над ухом Устина – с такой силой трахнул Демид медным подсвечником по спинке кровати.