Предыдущая Следующая

– Эх! – задыхалась от гнева Марфа. – Дура я, значит?! Вонючая? Ах ты…

На шум собирался народ, поднималась потеха. Под свист, хохот, улулюканье деревенских ребятишек, для которых эти представления были самым веселым развлечением, Антип скрывался в ближайшей избе или чьей‑нибудь бане, где он запирался и уже через дверь стыдил вдову за ее несознательность и «свирепство». Марфа долго обкладывала Антипа, не стесняясь, подходящими к случаю словами, пока ей не надоедало.

Отвязаться от Марфы и приладить, как она требовала, новую дверь на ее баню было плевым делом – разрезать пополам трехметровую доску, сколотить обрезки да прибить к банному косяку с помощью сыромятных кожаных лоскутьев, так как железные шарниры в ту пору достать было трудно. Но Антип из одного ему понятного упрямства не хотел этого делать. А вдова месяц от месяца свирепела все больше. Однажды она застигла бедного Антипа купающимся в Светлихе, загнала в непроходимые заросли крапивы за деревней и продержала его там несколько часов, до самого вечера. Кто знает, может быть, Марфа стерегла бы там Никулина всю ночь, да Пистимея, придя домой, сказала ему, Устину, со смехом:

– Иди уж выручи мужика! Я в контору забегала, чтобы Захару сказать – сожжет в крапиве Марфа его колхозника до самой потери сознания, – да в поле он куда‑то уехал.

Устину не хотелось идти, но Пистимея добавила серьезно, перестав смеяться:

– Сходи, сходи, чего уж там! В народе так говорится: один дурак пятерых умных поссорит. Так чего ж…

Устин пошел за деревню, отобрал у Марфы, расхаживающей возле крапивных зарослей, как гренадер на посту, ее палку.

– Ты чего? – уставилась на него Марфа, оторопев от неожиданности.

– Хватит издеваться над человеком! Иди, иди…

– Так ведь, Устин Акимыч… А притвор кто мне…

– Иди, сказано тебе! – повысил голос Устин. – А то вот самое тебя в крапиву запихаю.

Марфа чертыхнулась и ушла. Антип выбрался из крапивы и, приплясывая, бросился, ни слова не говоря, обратно в речку, чтобы остудить в воде горящее от крапивных ожогов тело. Поплескавшись, он вылез на берег, натянул валявшуюся на песке одежонку и, беспрерывно почесываясь, подошел к Устину.

– Эт‑то что, а? – плача от обиды, бессильного гнева, заныл Антип. – Это как, я спрашиваю? Куда деться от одуревшей бабы? Я к Захару ходил жаловаться, а он смеется: приладь ей банные двери, дескать, да и вся недолга. Ишь ты, «приладь». А из‑за чего ради? Я ради общественного добра на спасение тогда кинулся с этим притвором. Мы с тобой кинулись. Меня, ежели по совести сказать, оберегать надо от всяких волнений. Так ведь нет. Да оно и понятно: ныноче все иначе… Спасибо тебе, Устин. Уж и не знаю, как благодарить.

Предыдущая Следующая