Предыдущая Следующая

Где‑то, далеко еще, гремела канонада, но она была теперь намного слышнее, чем раньше.

– Что, побриться даже некогда было? – спросил насмешливо Федор.

Устин в ответ скривил губы. Затем вытащил из кармана пистолет, снова посмотрел на сына. Федор даже не пошевелился, как сидел, так и продолжал сидеть на своей кровати. Тогда Устин еще раз усмехнулся.

– Что ж ты, стреляй, – проговорил Федор. – Мертвый я уж не сгожусь ни в свидетели, ни в судьи. А живой‑то я, когда придут наши… И не надейся, что сбежишь, скроешься. Я тебя, фашиста, из‑под земли достану! Стреляй, гад, стреляй…

– Тебя, Федор, немцы давно уже расстреляли и труп в яму сбросили… – сказал Устин и положил пистолет в другой карман.

– Как это? – не понял Федор.

– Без памяти тебя наверх приволокли. – Устин кивнул головой на потолок. – Я сдернул с тебя одежонку, напялил на одного тут… Морду в мясо ему расквасил, чтоб не узнали.

Федор невольно привстал на кровати.

– Сиди, побереги ногу‑то. Отпирался тот назавтра, что не разведчик, что местный житель, по причине слабых глаз в армию не взятый. Да письмо при нем нашли командиру известной нам части.

– Зверюга ты! – простонал сквозь зубы Федор, схватился за край кровати так, что побелели суставы пальцев.

Устин на это только рассмеялся, точно так же, когда Федор, очнувшись, впервые увидел перед собой отца в этом подвале, – одними глазами.

– Это к кому с какого боку еще подойти, – сказал Устин и стал рассматривать свои толстые, негнущиеся пальцы. – Руки, вот эти руки, не дрогнули, верно, когда горло невесты твоего командира перекрутил… Ну, чего зашелся?

– Так… Еще какие подвиги совершил? – Федор дышал тяжело и часто.

– Весь род твоего командира под корень извел.

– Так… – снова передохнул Федор. – Еще?

– Много еще добрых дел сделал. Всех не упомнить…

Федор вытер холодный пот со лба.

– Ты только меня не пугайся, – промолвил спокойно Устин. – Коль на то пошло, ты самого себя побойся. Сам‑то тоже сколько душ загубил? Не с прутиком, поди, в атаку ходил? А?.. Молчишь?! Кто чуть не задушил меня недавно? Будь у тебя еще маленько силы, так зубами бы глотку мне перекусил… Так чего же меня зверюгой называешь? Чего меня обвиняешь?! Ты за свое дерешься, я – за свое! За свое!!

Устин сбросил сапоги, встал с кровати, принялся ходить босиком по подвалу из угла в угол. Ноги его, широкие, словно раздавленные, с длинными кривыми пальцами, шлепали по доскам, как мокрые, тяжелые тряпки.

Предыдущая Следующая