Предыдущая Следующая
- Головой!
- И то. И головой,
и руками, и сноровкой, а главное - сердцем. По сердцу она - человек горы свернет.
А уж коли так-то, за ради хлебушка, то и не липнет она к рукам-то. Не дается, сынок;
утекает куда-то. И руки тогда - как крюки, и голова - что пустой чугунок. И не дай
тебе господь, сынок, в месте своем ошибиться. Потому место все определяет для сердца-то.
А я тут, видать, не к месту пришелся: не лежит душа, топорщится. И шумно тут, и
народ дерганый, и начальство все спешит куда-то, все гонит, подталкивает да покрикивает.
И выходит, Коля, выходит, что я себя маленько потерял. И как найти - не удумаю,
не умыслю. Никак не удумаю - вот главное. А что смеются, так пусть себе смеются
в полное здравие. На людей, сынок, обижаться не надо. Последнее это дело - на людей
обиду держать. Самое последнее.
Говорил он это не сыну
в учение, а по совести. Сам-то Он на людей обижаться не умел, обиды прощал щедро
и даже на прораба того, что по поселку его ославил и от работы всенародно отстранил,
никакого зла не держал. Сдал очередные казенные рукавицы и опять пошел в отдел найма.
- Ну, что мне с тобой,
Полушкин, делать? - вздыхал начальник.- И тихий ты, и старательный, и непьющий,
и семья опять же, а на одном месте больше двух недель не держишься... Куда тебя
теперь...
- Воля ваша,- сказал
Егор.- Какое будет распоряжение.
- Рапоряжение!..- Начальник
долго пыхтел, чесал в затылке.- Слушай, Полушкин, тут у нас лодочная станция на
пруду открывается. Может, лодочником тебя, а? Что скажешь?
- Можно,- сказал Егор.-
И грести умеем, и конопатить, и смолить. Это можно.
Прошлым летом речку
под поселком запрудили. Разлилась, ложки затопила, углом к лесу подобралась: к тому,
последнему, что вокруг Черного озера еще сохранился. Ожили старые вырубки, березняком
закудрявились, ельником да сосенником защетинились. И уж не только свои, поселковые,-
из центра туристы наезжать стали. Из самой даже вроде бы Москвы.
Вот тогда-то и сообразило
местное начальство свою выгоду. Туристу, а особо столичному, что надо? Природа ему
нужна. По ней он среди асфальта да многоэтажек своих бетонный с осени тосковать
начинает, потому что отрезан он от землицы камнем. А камень, он не просто душу холодит,
он трясет ее без передыху, потому как неспособен камень грохот уличный угасить.
Это тебе не дерево - теплое да многотерпеливое. И грохот тот городской, шарахаясь
от камней да бетона, мечется по улицам и переулкам, проползает в квартиры и мотает
беззащитное человеческое сердце. И уже нет этому сердцу покоя ни днем, ни ночью,
и только во сне видит он росные зори и прозрачные закаты. И мечтает душа человеческая
о покое, как шахтер после смены о тарелке щей да куске черного хлебушка.
Предыдущая Следующая
