Поздним вечером, когда в окнах засветились телеэкраны, Егор застал Кольку в сараюшке. Колька было прикинулся спящим, засопел почище поросенка, но отец будить его не стал, а просто сел на топчан, достал кисет и начал скручивать цигарку.

 - Учителка твоя приходила давеча. Обходительный человек.

 Примолк Колька. И поросенок тоже примолк.

 - Ты ее не тревожь, сынок, не беспокой. У ней, поди, и без нас хлопот-то.

 Повернулся Колька, сел, глаза вытаращил. Злющие глазищи, сухие.

 - А я Тольке Безуглову зуб вышиб!

 - Ай, ай! Что же так-то?

 - А смеется.

 - Ну, дык и хорошо. Плакать нехорошо. А смеяться- пусть себе.

 - Так над тобой же! Над тобой!.. Как ты трубы гнул вокруг муравейника.

 - Гнул,- сознался Егор.- А что чугунные-то не гнутся, об этом не додумал. Жалко, понимаешь, мурашей-то: семейство, детишки, место обжитое.

 - Ну, а что кроме смеху-то, что? Все равно ведь канаву спрямили - только зря ославился.

 - Не то, сынок, что ославился, а то, что...- Егор вздохнул, помолчал, собирая в строй разбежавшиеся мысли.- Чем, думаешь, работа держится?