Предыдущая Следующая
Он говорил, и лицо его горело, а глаза сверкали.
- Силач ты мой! - ласково шепнула Матрёна, прижимаясь к нему
боком.
- Понимаешь... на сто ножей бросился бы я... но чтобы с
пользой! Чтоб от этого облегчение вышло жизни. Потому - вижу я людей: доктор
Ващенко, студент Хохряков - работают они, даже удивление! Им бы давно надо
умереть с устатка... Из-за денег, думаешь? Из-за
денег так работать нельзя! У доктора - слава те господи! - есть таки кое-что и
ещё немножко... А старик захворал прошлый раз, так Ващенко за него четверо
суток отбарабанил, даже домой не съездил за всё время... Деньги тут ни при чём;
тут жалость - причина. Жалко им людей - и не жалеют себя... Ради кого, спроси?
Ради всякого... Ради Мишки Усова... Мишке место в каторге, потому - всякий
знает, что Мишка вор, а может, хуже... Мишку лечат... Рады, когда он с койки
встал, смеются... Вот и я хочу эту самую радость испытать... и чтобы было много
её задохнуться бы мне в ней! Потому что смотреть ни них, как они смеются от
своей радости, - заноза мне. Взною весь и загорюсь.
Эх ты... чорт!
Орлов глубоко задумался.
Матрёна молчала, но сердце у неё билось
тревожно - её пугало возбуждение мужа, в словах его она ясно чувствовала
великую страсть его желания, непонятного ей, потому что она и не пыталась
понять его. Ей был дорог и нужен муж, а не герой.
Подошли к краю оврага и сели рядом друг с другом. Снизу на
них смотрели кудрявые вершины молоденьких берёзок, на дне оврага лежала
синеватая мгла, оттуда несло сыростью, гниющими листьями, хвоей. Порой тихо
проносился ветер, ветки берёз колыхались, колыхались и маленькие ели, весь
овраг наполнялся трепетным, боязливым шопотом,
казалось, кто-то, нежно любимый и оберегаемый деревьями, заснул в овраге под их
сенью и они чуть-чуть перешёптываются, боясь разбудить его. В городе вспыхивали
огни, выделяясь на тёмном фоне садов, как цветы. Орловы сидели молча, - он
задумчиво барабанил пальцами по своему колену, она поглядывала на него,
тихонько вздыхая.
И вдруг, охватив его шею руками, положила на грудь ему
голову, шопотом говоря:
- Голубчик ты мой, Гриша! Милый ты мой! Какой ты опять
хороший ко мне стал, удалой ты мой! Ведь будто тогда... после свадьбы... живём
мы с тобой... ни слова обидного ты мне не скажешь, разговоры всё со мной
говоришь, душу открываешь... не зыкаешь на меня.
- А ты соскучилась об этом? Я ин поколочу, если хочешь, -
ласково пошутил Григорий, ощущая в душе прилив нежности и жалости к жене.
Предыдущая Следующая
