Предыдущая Главная

     - Гимн! Народный гимн! Братцы, в честь обожаемого монарха... Гимн!

     - Гимн! Гимн! - загудели мерзавцы в папахах.

     - Гимн! - крикнул вдали одинокий, неуверенный голос.

     Но Сашка выдернул руку и сказал спокойно:

     - Никаких гимнов.

     - Что? - заревел Гундосый.- Те не слушаться! Ах ты жид вонючий!

     Сашка   наклонился  вперед,  совсем  близко   к   Гундосому,  и,   весь

сморщившись, держа опущенную скрипку за гриф, спросил:

     - А ты?

     - Что  а я? -  Я жид вонючий.  Ну  хорошо.  А ты? -  Я  православный. -

Православный? А за сколько?

     Весь Гамбринус расхохотался, я  Гундосый, белый от злобы,  обернулся  к

товарищам.

     - Братцы!  -  говорил  он  дрожащим,  плачущим  голосом  чьи-то  чужие,

заученные  слова.  -  Братцы, доколе мы  будем терпеть  надругания жидов над

престолом и святой церквью?..

     Но Сашка, встав  на  своем возвышении, одни звуком заставил  его  вновь

обернуться к себе,  и никто из посетителей Гамбринуса никогда бы  не поверил

бы, что этот смешной, кривляющийся Сашка может говорить так веско и властно.

     - Ты! - крикнул Сашка. - Ты, сукин сын! Покажи мне твое лицо, убийца...

Смотри на меня!.. Ну!..

     Все  произошло быстро, как один  миг. Сашкина скрипка высоко поднялась,

быстро  мелькнула в воздухе, и трах! -  высокий человек в папахе качнулся от

звонкого удара  по  виску.  Скрипка разлетелась в  куски.  В  руках у  Сашки

остался только гриф, который он победоносно подымал надд головами толпы.

     - Братцы-ы, выруча-ай! - заорал Гундосый.

     Но выручать было уже поздно. Мощная стена окружила Сашку и закрыла его.

И та же стена вынесла людей в папахах на улицу.

     Но спустя  час, когда Сашка, окончив свое дело,  выходил  из  пивной на

тротуар, несколько человек бросилось на него. Кто-то  из них  ударил Сашку в

глаз, засвистел и сказал подбежавшему городовому:

     - В Бульварный участок. По политическому. Вот мой значок.

 

 

 

 

 

 

IX

 

 

 

 

 

     Теперь вторично и окончательно считали Сашку похороненным. Кто-то видел

всю  сцену, проишедшую на тротуаре около  пивной, и передал ее  другим. А  в

Гамбринусе заседали опытные люди,  которые знали, что  такое  за  учреждение

Бульварный участок и что такое за штука месть сыщиков.

     Но теперь  о  Сашкиной судьбе гораздо меньше беспокоились, чем в первый

раз, и гораздо скорее  забыли о  нем. Через  два  месяца на  его месте сидел

новый   скрипач   (   между  прочим,  Сашкин  ученик  ),  которого  разыскал

аккомпаниатор.

     И вот однажды, спустя месяца три,  тихим весенним вечером,  в то время,

когда музыканты  играли вальс "Ожидание",  чей-то  тонкий  голос  воскликнул

испуганно:

     - Ребята, Сашка!

     Все обернулись  и встали  с бочонков. Да, это был он, дважды воскресший

Сашка, но теперь  обросший  бородой,  исхудалый, бледный.  К нему  кинулись,

окружили, тискали его, мяли,  совали ему кружки с пивом. Но  внезапно тот же

голос крикнул:

     - Братцы, рука-то!

     Все вдруг замолкли. Левая рука у Сашки, скрюченная и точно смятая, была

приворочена локтем к боку. Она, очевидно,  не  сгибалась и не разгибалась, а

пальцы торчали навсегд около подбородка.

     -  Что  это у тебя, товарищ?  - спросил,  наконец,  волосатый боцман из

"Русского общества".

     -   Э,  глупости...там  какое-то  сухожилие  или  что,-  ответил  Сашка

беспечно.

     - Та-а-к...

     Опять все помолчали.

     - Значит, и "Чабану" теперь конец? - спросил боцман участливо.

     - "Чабану"?  - переспросил Сашка, и глаза его  заиграли.  - Эй,  ты!  -

приказал он с  обычной уверенностью аккомпаниатору.  - "Чабана" ! Эйн, цвей,

дрей!

     Пианист  зачастил  веселую  пляску, недоверчиво оглядываясь  назад.  Но

Сашка   здоровой  рукой  вынул  из  кармана  какой-то  небольшой,  в  ладонь

величиной,  продолговатый   черный  инструмент  с  отростком,  вставил  этот

отросток  в  рот и,  весь изогнувшись  налево,  насколько  ему это позволяла

изуродованная,  неподвижная рука,  вдруг  засвистел на окарине  огдушительно

веселого "Чабана".

     - Хо-хо-хо! - раскатились радостным смехом эрители.

     - Черт!  - воскликнул боцман и совсем неожиданно для самого себя сделал

ловкую  выходку  и  пустился  выделывать дробные  коленца. Подхваченные  его

порывом, заплясали  гости, женщины и мужчины. Даже лакеи, стараясь не терять

достоинства, с улыбкой перебирали на месте ногами. Даже мадам Иванова, забыв

обязанности капитана на  вахте, качала головой  в  такт  огненной  пляске  и

слегка прищелкивала пальцами. И,  может быть, даже  сам старый, ноздреватый,

источенный временем Гамбринус пошевеливал бровями, весело глядя на  улицу, и

казалось,  что  из рук  изувеченного, скрючившегося  Сашки  жалкая,  наивная

свистулька  пела на языке,  к  сожалению, еще  не  понятном  ни  для  друзей

Гамбринуса, ни для самого Сашки:

     - Ничего!  Человека можно искалечить, но искусство все перетерпит и все

победит.