Предыдущая Следующая

В общем, совсем ополоумел я.

… Как‑то очутился у ее избушки – она ребенка у окна кормит. Увидела она – окно захлопнула, дверь на задвижку. А возле сарайки приезжий один дрова колет. Сел я на чурку и молчу…

«Ну что? – спрашивает тот человек. – С характером баба?»

«Пусть, – говорю, – дочку хоть отдаст…»

Подсел он ко мне, закурил. Я спрашиваю:

«Вот ты умный, должно быть, человек, объясни. Ведь я мельницу отдаю ей, дом, скотину. Деньжонки кое какие есть, – все к ее ногам брошу. Чего ж она?»

Помолчал тот и отвечает:

«Видишь ли, в чем дело… Золотое сердце на серебро не купишь».

Встал я и зашагал прочь, как пьяный. Открылось мне. Ни раньше, ни после не видел я умнее человека. Ведь в десяти словах все объяснил. Воротился к нему и говорю:

«Не ходи сегодня вечером мимо церкви. Пристрелят».

… На улице занимался рассвет. Анисим поднялся, походил по комнате, вернулся на прежнее место и проговорил:

– Всего‑то не расскажешь тебе, вот что жалко… В тот же день я напился, объявил всем, что сегодня же сожгу свою мельницу. Никто не поверил, понятное дело. А я поехал да поджег. Долго она горела, всю ночь лизали красные языки желтое небо. Филька взревел: «Свихнулся мужик! Этак он всех нас спалит!»

Двинул я ему кулаком в рыло и ушел…

Анисим поглядел на свой маленький, высохший кулачок, будто удивляясь: неужели он мог когда‑то одним ударом сваливать с ног людей?

– Да, время, – потер он ладонью давно ослабевшую грудь. – Давно вроде было – и недавно… Марью то с тех пор почти и не видал я. Избегала она встречи. А как‑то гляжу – стирается в речке. Подошел… и что же? Упал ей в ноги:

«Давай, Марья, жизню налаживать, а? Полюбил я тебя… свету не вижу».

Смотрела она на меня, смотрела… Стоит на камне, подол юбки подоткнула, в руке одежина, а с одежины вода каплет.

«Ты‑то полюбил, да… мою любовь сгубил, – проговорила она. – Сгорела она, как твоя мельница. В сердце вместо крови один пепел. И тот уже остыл, ветерком разносит его… Ну, чего стоишь? Уходи».

Сел я на берегу, опустил голову на колени. Она стирать стала, будто и не было меня тут.

Потом, когда мимо пошла с мокрым бельем через плечо, я выдавил из себя:

«Дочку хоть отдай».

Марья приостановилась. Я не поднимал головы, но чувствовал, как смотрела она на меня. Так ничего и не сказав, ушла. Вот так. Совсем ушла…

Голос Анисима дрогнул. Он передвинул посуду на столе, снова разжег трубку. Потом проговорил уже спокойно:

– В свое время счастье мимо каждого проплывает, да не каждый к нему руки протягивает. А одумается, обернется – уже далече оно, не достать…

Предыдущая Следующая