Предыдущая Следующая

– Ну вот, – промолвил старик. – Так о чем я? А‑а, ну, ну… Полыхает, значит, пламя в больших Марьиных глазах. Потом усмехнулась она: «Я бы раскидала, да нету там злат‑камня. В другом месте он…» И ушла… Филька вокруг меня еще гудел что‑то, да я уже не слушал, разинул рот и смотрел ей вслед… Филька поднял мой ножик с земли, сунул незаметно себе в карман. Я видел, да не до ножика мне было. С той поры плохо стало Марье… – прибавил старик и умолк.

Минуты через две Петр Иванович спросил:

– Повредил, значит, зверь ее?

– Зачем зверь? Плечо она залечила, ничего, зажило. О людях речь. Марья, скажу тебе, на остальных людей непохожая была. Любила она, к примеру, зимние вьюги слушать… Иринка, если знаешь, тоже любит. Переняла значит, от бабушки. А летом, в самые грозы, заберется Марья на утес и стоит. Бьет ветер в грудь, рвет и без того худое платьишко, треплет волосы… А она стоит, бывало. Потихоньку болтали старухи – ведьма, мол… Больше от скуки, конечно, судачили. Почешут языки да тем и кончат. Ну, а после этого медведя и началось! Загундосили старушонки: «Мыслимое ли дело для девки! Не таких охотников зверь заламывал. С нечистой силой девка знается, не зря слух идет». – «Не зря, не зря… Гляжу однажды, – а из ее распущенных по ветру волосищ искры сыплются, как с нечищеной трубы. Вот вам крест святой». – «Дык и я видела тоже, когда Марья под дождиком на утесе стояла. Так и хлещет огонь с волос. Будто куделя загорелась…» – "А про злат‑камень сами слышали: «В другом месте он…» – «Все знает, стерва! А может, сама отнесла его в другое место…» В общем, не знала Марья, куда ей деться. Все от нее открещиваются… А иные грозят уж связать, керосином облить да спичку поднести…

– А ты что же? – невольно вырвалось у Петра Ивановича. – Или все семечки щелкал?

– Так и загубили бы девку, – продолжал старик, будто и не слышал голоса Смирнова. – Да вскоре как грохнет – царя сбросили! И не до Марьи всем стало.

Пошевеливая бровями, старик смотрел куда‑то прямо перед собой. Лицо его то хмурилось, то улыбалось. Иногда гневно подрагивали губы, иногда вспыхивало что‑то и тут же гасло в его выцветших, похожих на мутное осеннее небо глазах. И эти вспышки напоминали отблески самых поздних, уже бессильных, осенних гроз. Это были даже не грозы, а их последние, уходящие, умирающие отблески. Они уже никого не тревожили, никого не пугали, по ним можно было только догадаться, что когда‑то грозы полыхали неудержимо и буйно по всему небу.

Предыдущая Следующая