Предыдущая Главная

Павел  болтал  про  фронт  вперемежку  со  спортом. Александров

хрипел, свистел и рычал, а я  вспоминал  город,  знакомых,  наш

класс,  и  нашу  школу, и нашего директора Николая Григорьевича

Ромахина,  чьей  связной  в  подполье   была   Искра.   В   тот

единственный  раз,  когда  мы,  уцелевшие,  по  личной  просьбе

директора приехали на открытие, он сам зачитывал имена погибших

перед замершим строем выживших.

     -- Девятый "Б",-- сказал он, и голос его сорвался, изменил

ему, и дальше Николай Григорьевич кричал фамилии, все  усиливая

и  усиливая  крик.--  Герой Советского Союза летчик-истребитель

Георгий Ландыс. Жора  Ландыс.  Марки  собирал.  Артем...  Артем

Шефер.  Из  школы его выгнали за принципиальность, и он доказал

ее, принципиальность свою, доказал! Когда провод  перебило,  он

сам  себя  взорвал вместе с мостом. Просторная у него могила, у

Артема нашего!.. Владимир Храмов, Вовик,  отличник  наш,  тихий

самый.  Его  даже  в  переменки и не видно было и не слышно. На

Кубани лег возле сорокапятки своей. Ни шагу назад не сделал. Ни

шагу!.. Искра... По... По...

     Он так и не смог выговорить фамилии  своей  связной,  губы

запрыгали   и   побелели.   Женщины  бросились  к  нему,  стали

усаживать, поить водой. Он сесть отказался, а воду выпил, и  мы

слышали,  как стучали о стекло его зубы. Потом он вытер слезы и

тихо сказал:

     -- Жалко что? Жалко, команды у нас нет,  чтоб  на  коленях

слушали.

     Мы  без всякой команды стали на колени. Весь зал -- бывшие

ученики, сегодняшние  школьники  и  учителя,  инвалиды,  вдовы,

сироты,  одинокие  -- все как один. И Николай Григорьевич начал

почти шепотом.

     -- Искра, Искра Полякова, Искорка  наша.  А  как  маму  ее

звали,  не  знаю,  а  только  гестаповцы  ее на два часа раньше

доченьки повесили. Так и висели рядышком --  Искра  Полякова  и

товарищ  Полякова,  мать  и дочь.-- Он помолчал, горестно качал

головой и вдруг, шагнув, поднял кулак и крикнул на весь зал: --

А подполье жило! Жило и било гадов! И мстило за Искорку и  маму

ее, жестоко мстило!

     Его  било  и  трясло,  и не знаю, что случилось бы тогда с

нашим  Ромахиным,  если  бы  не  Зина.  И,  постарев,  она   не

повзрослела:  шагнула вдруг к нему, взяв за руки своих взрослых

сыновей:

     -- А это -- мои ребята, Николай  Григорьевич.  Старший  --

Артем, а младший--Жорка. Правда, похожи на тех, на наших?

     Бывший директор обнял ее парней, склоняя к себе их головы,

и прошептал:

     -- Как две капли воды...

     Через   полгода,   в  начале  пятьдесят  второго,  Николай

Григорьевич умер. Я был в командировке, на похороны не попал  и

больше  не  ездил  на  школьные  сборы.  Павел тоже, а Валентин

ездил. Нечасто, правда, раз в два-три года. Встречался с  теми,

кто  уцелел  на  фронте  или  выжил в оккупации, ходил в гости,

гонял чаи с доживающими свой невеселый век мамами и  стареющими

одноклассницами, смотрел бесконечные альбомы, слушал рассказы и

всем  чинил  часы.  И самое точное время в городе было у бывших

учеников когда-то горестно знаменитого 9 "Б".

     Самое точное.