Предыдущая Следующая

– Вот это‑то и плохо, Фрол.

– А я так думаю – ничего.

– Нет, плохо, – повторил Большаков. – Эх, Фрол Петрович… какая кошка нам с тобой дорогу перебежала?

В голосе председателя было что‑то такое, что обезоруживало Фрола.

А Захар продолжал:

– Ну, когда‑то были молодыми, зелеными… Но потом ведь повзрослели, поумнели маленько. Тебя к тому же война обкатала вон, обучила. Всякого насмотрелся, поди, на фронте, узнал, почем ценится человеческая ненависть и человеческая дружба. И я думал: что бы там ни было раньше, но теперь‑то ужо сойдемся, пойдем плечом к плечу. Та же война показала – плечо у тебя надежное…

– Ты не был рядом со мной на войне. Так что гляди, как бы не ошибиться в надежности.

– Нет, Фрол, не ошибаюсь… Хотя и не был на фронте. Но… плечо твое по‑прежнему далеко. Не обопрешься.

– Сам крепко стоишь, – буркнул Фрол. – Да и другие есть плечи… а в общем – надоело мне. Все, что ли, выложил?

Большаков еще раз оглядел могучую, неуклюжую фигуру Курганова.

– Осталось немного, Фрол… Но осталось самое главное. Осталась Клашка.

– Об ней уже говорено.

– Да нет. Еще и не начинали.

– Так начинай тогда, чтобы тебя паралич разбил! – снова начал раздражаться Фрол.

– Ты знаешь, что ее баптисты в свои сети затягивают? – спросил спокойно Захар.

Курганов вскинул голову.

– Что!! Клашку? – И усмехнулся: – А тебя они еще не пробовали охмурить?

– Ты напрасно смеешься. Никулина уже в молитвенный дом ходила.

– Это Клавдия‑то? Да ты… в своем уме?! – воскликнул Фрол. Однако на крупном лице его теперь сквозь усмешку явственно проступило беспокойство.

– Я‑то в своем. А вот ты… ты ее прямо в эти сети и толкаешь…

– Я… Я?! – Фрол растерялся. – Ну, знаешь!.. Не много ли на себя берешь?! Митьку в чем‑то обвиняешь, меня… Прокурор выискался!

– Я никого не обвиняю. Я пытаюсь объяснить тебе…

– А что мне объяснять?! Что меня убеждать в том, чего нет?! Зачем меня, как мальчишку, тыкать… Да и вообще… Я сказал – уйду к ней. И какое, в конце концов, твое дело?! Ты живешь – и живи. А я уж как знаю…

Разбушевавшись, Фрол кричал все сильнее, все бессвязнее. Захар давно сидел за своим столом, глядел на Курганова с жалостью. Видимо, Фрол увидел наконец этот взгляд и постепенно утих. А Захар все глядел, глядел на Курганова. Так прошло минуты две‑три.

– Ладно, Фрол, кончаем, – устало произнес Захар. – Сейчас ты вроде ничего не в состоянии понять. Но я тебе все‑таки скажу… Потому что, в самом деле, вряд ли еще когда удастся все высказать с глазу на глаз. Я тебе скажу, а ты потом… когда придет к тебе разум, все переваришь и, я верю, поймешь. Ты поймешь, какую ты заварил с Клавдией кашу, куда ты ее затащил. Судьба у женщины не сладкая. Может, такая судьба, что горше и не бывает. Всю жизнь без мужа, который то ли был, то ли не был… Но она помнит, что был. И ждет, почти двадцать лет хранит себя для него… Видать, для счастья был рожден человек, а его, счастье это, отобрал кто‑то. И вот… Чего же, истерпелась вся, изошла слезами. Ни ты, ни я не знаем, сколько она этих слез вылила… И вот показалось ей, что хоть на закате бабьих дней можно… этот голод, что ли, нестерпимый обмануть… Отогреть немножко душу…

Предыдущая Следующая