Предыдущая Следующая

– Для чего? – с отчаянием спросил Демид.

Патроны беречь в самом деле было не для чего. Это было ясно всем. Но Серафима, помолчав, все‑таки прошептала:

– Господь весь мир сотворил за шесть дней и шесть ночей. За одну только минуту мало ли чего он сделать может. А у нас вся ночь впереди…

– А‑а, взять бы твоего Бога за бороду да высадить оставшиеся патроны прямо в замасленное хайло, – с тяжелым отчаянием огрызнулся Демид.

– Язык‑то… язык‑то, гляди, отвалится, – жестко сказала Серафима.

Демид постреливал всю ночь, но Серафима ничего больше не говорила. Лежа на песке, она, мокрая, как и все остальные, прижималась все плотнее и плотнее к нему, Косте, пытаясь согреться. Но согрелся немного от ее тела, завернутого в лохмотья, он сам, а она дрожала все время мелкой дрожью.

После полуночи и ей, кажется, стало ясно, что они обречены, что не поможет им ни Бог, ни черт. Она пошевелилась, привстала:

– Что ж… родные мои. Помолимся хоть напоследок. Не грешники мы, чтоб без молитвы…

– Ляг! – прошипел Костя, услышав шум в кустарниках. – Саданут с ружья‑то… – Он схватил ее за плечи и прижал к земле.

Лежа на песке, она проговорила:

– Чего уж теперь‑то… Все равно уж. Была тебе я верной женой, Костенька, а любила ли – это…

Но вдруг замолкла на полуслове, к чему‑то прислушиваясь.

– Что «это»? – грубо спросил Костя.

– Погоди, – попросила она.

– Н‑нет, ты уж договаривай! Договаривай!

– Господи, чего ты! Любила ли, нет ли – это ты сам решай. Не умела я слова про любовь говорить, потому не говорила. Я все делала… у меня лучше на делах все выходит. А ежели не почуял любовь мою, значит, плохо я любила тебя, не так надо бы, – быстро проговорила Серафима, не переставая прислушиваться.

И в это время закричали в кустарниках:

– Лед пошел! Ле‑ед поше‑ел!

– Тихо!! – взлетел в темное небо зычный голос – И хорошо, что пошел. Теперь‑то уж совсем живьем похватаем бандюг.

– Теперь все, – повторил и Демид, как будто до этого он еще надеялся на что‑то. И обернулся к Серафиме, закричал, чуть не плача: – Чего ж он, Бог твой, а? Чего ж он, дерьмо прокисшее…

– А ты проси у него прощения, ты проси, – скороговоркой проговорила Серафима. Голос ее дрожал как то странно. Он, Костя, догадался тогда сразу: не от страха дрожит, а от радости вроде или от волнения.

Кругом еще несколько секунд назад стояла полная тишина, а сейчас шум, грохот и скрежет тронувшегося льда нарастали с каждым мгновением. Серафима ползала от одного к другому и кричала, горячо дыша в уши:

Предыдущая Следующая