Предыдущая Следующая

Позже Пистимея, видимо, поняла, что слуги Божьей из Варвары не получится. Совсем вроде становится покорной и послушной дочь, но побегает день с подругами – и хоть все начинай сначала.

Тогда‑то и внушил Бог Пистимее, что дочь надо принести в жертву. И Пистимея с еще большим упорством принялась увещевать ее принять сладостный венец Божий. И, по всему видать, одурманила бы дочери голову, заставила бы почти помутившуюся разумом Варвару лечь на лавку – святое ложе бессмертия, – не сдерживай он, Устин, Пистимею…

Обо всем этом Устин вспомнил, лежа на кровати, слушая, как шепчет молитвы и шелестит страницами Пистимея. Он думал об этом, чтобы не думать о другом – о том, что произошло сегодня, когда отвозил редактора и возвращался обратно. Он думал, чтобы заглушить в своих ушах слова Захара Большакова, сказанные им прошедшим летом, когда начались дожди: «…а те, которые сумели уволочь переломанные ноги, забились в самые темные и узкие щели и уж не осмелились оттуда выползти. Большинство из них подохло там без воздуха, от тесноты да собственной обиды. А может, кто и по сей день жив. Живет, как сверчок, да исходит гнилым скрипом в иссохший кулачок…», чтобы заглушить наконец зловещее предупреждение Илюшки Юргина: «Кладка через речку качается‑качается, да придет время, переломится…» И еще: «Ниточку от клубочка если потеряли где… хоть в гражданскую войну, хоть в эту… да если она в руки кому попалась…» Глуп Илья, да нет‑нет и врежет в самую точку. Глуп и беспечен. Сказал – и забыл, а он, Устин Морозов, помнит слово в слово, хотя сказано это было давно… Стучит помимо воли в голове его голос. Наконец вчерашние слова Большакова: «…с Устина теперь глаз не спустим». Он, Устин, только эти слова и расслышал. Много бы он дал, чтобы подслушать весь их разговор. О чем говорили? Почему «теперь не спустим»? Что они знают о нем? Но… мало всего этого – теперь еще сегодняшняя история со Смирновым. Как же он, Устин, не сдержался, не справился с собой?

И Морозов наяву почти видел попавшегося в крепкий капкан волка. Зверь царапал свободными лапами землю, ломал кости и выл страшно, обреченно. Этот крик разрезал его надвое, натрое, на десять частей, на сто…

Чтобы избавиться от всего этого, Устин сжимал до ломоты зубы, прятал голову под подушку и с болью пересиливал себя, вызывая в памяти видение далеких‑далеких лет…

Горящие огнем заволжские степи, дым над рекой.

Черным густым дымом уплыл в небо стоявший на самом волжском берегу большой, просторный, на каменном фундаменте, двухэтажный дом, в котором вырос он, Костя Жуков, уплыли амбары и завозни. Все это их собственные батрачишки облили керосином и подожгли.

Предыдущая Следующая