Предыдущая Следующая

– Ты не сердись, паря, – сказал Анисим. – Давай вот Иришкиного супу похлебаем.

Старик, позвякивая, раскладывай на столе ложки, расставлял тарелки.

Смирнов, прислушиваясь к сердцу, ел мало и плохо. А скоро и совсем отодвинул тарелку.

– Спасибо, Анисим Семенович. Что‑то аппетита нет.

Анисим понес ложку ко рту, придерживая снизу ломтиком хлеба, но на полпути ложка выпала из его пальцев.

– Э‑э, засохший корень, чтоб твои грабли совсем отломились! – выругал сам себя старик и полотенцем стер разлитый по клеенке суп. Когда вытирал, рука его по‑прежнему дрожала.

Есть Анисим больше тоже не стал, сидел и молча смотрел почему‑то в угол.

– Совсем ить я плохой стал, Петенька, – проговорил старик. – Помру, однако, скоро.

– Ну зачем ты так, Анисим Семенович?

– Я уж и помер бы, да Аринку жалко. Куда она без меня? Глупенькая еще. – И совсем неожиданно сказал: – Вот ты про Егорку, а я у тебя про Митьку хочу… что думаешь про него, шельмеца?

Петр Иванович догадался, почему он спрашивает о Митьке Курганове.

– Да вроде ничего парень.

– Вроде, говоришь? Вроде Володи, а не похож на Фому? А? Не заметил?

Старик непослушными руками долго набивал трубку, пыхнул ею раза два. Потом, забыв о трубке, долго молчал, смотрел в тот же угол, время от времени покачивая головой, теребил свою жиденькую бороденку. В его глазах была разлита грустная, может быть, никому не высказанная за всю долгую жизнь тоска.

– Ты вот часто пристаешь ко мне: про то расскажи, про другое… – тихо заговорил он. – Любопытному спросить – что пьянице стопку выпить. Да хмель‑то может в голову рассказчика ударить. А? Но остываю я, Петенька, как трубка вот… Ее разжигаешь, а она тухнет… И потому – слушай. Расскажу я тебе про себя и про… Знаю, судачат еще иные, жена ли была мне Марья, полюбовница ли только… И ты небось тоже… Ну да не об этом дело… Мне какая печаль, что по миру болтают? Еще говорят: чудной старик, с палкой по деревне ходит, во все дыры сует свой дряблый нос. И это также мне без внимания. А просто… Раньше попу исповедовались вот. А я в Бога и с молодости‑то не верил… Так что ты не удивляйся, что я слюни распустил тут перед тобой. Прости уж старика и уважь, послушай…

– Что ты, Анисим Семенович… – неловко произнес Смирнов, – Я с удовольствием… я понимаю.

Смирнов действительно понимал, что происходило со стариком. Он давно заметил и знал, что Шатрову по какой‑то причине неприятны все расспросы о людях, о нем самом. Его замкнутость, душевное одиночество и копили ту тоску, которая была разлита в глазах. Но вот подошло время, когда эта тоска не вмещалась в нем, переливаясь через край, подошло время с кем‑нибудь поделиться ею. Не выслушать, не понять в такие минуты человека – тяжело, непоправимо обидеть его…

Предыдущая Следующая