Предыдущая Следующая

– Н‑нет! Нет!! – из последних сил шептала полуобезумевшая вконец измученная беспрестанными уговорами Варвара, упала на кровать и сунула голову под подушку.

Пистимея встала с кровати, помолчав, произнесла сухим властным голосом:

– Встань! Подними глаза свои бесстыжие!

Варвара покорно поднялась, посмотрела на мать. Та стояла прямая, страшная. Седые, спутанные после «разговора с Богом» волосы торчали из‑под платка, казалось, вздыбились во все стороны на ее маленькой головке, острый, высохший от времени нос побелел.

– Молись, негодница! Молись, пока не проймет твой ум Божья воля, – пошевелила она ввалившимся ртом, – пока не очистится душа твоя от соблазна поганых. Ишь что выдумала – в клуб ихний, в гнездо греховное, бегать!

– Мама! Маманя… – упала на колени Варвара, обхватила худые ноги матери. – Я ведь дочь твоя…

– Ты дочь Богова, – бесстрастно проговорила старуха. – Молись! Не жалея усердия, молись! И прозреешь… И увидишь – язык‑то у Егора раздвоенный, как у гада ползучего.

– Как ты можешь, как можешь… – простонала Варвара.

– На кого ропщешь? – чуть повысила голос мать. – Могу, потому что знаю – раздвоенный. И не только Егора, эту Анисимову внучку чтоб за версту обходила мне… – Помолчала, пожевала губами. – Ну да Господь накажет эту свиристуху мокрогубую. Вот попомни, доченька, скоро у внучки Анисима загорится все внутри, закорчится, заизвивается она от жара, ее съедающего. Уж я помолюсь об этом. Будет знать, как залазить грязными лапами в душеньку твою…

Пистимея оттолкнула от себя дочь.

– Было еще мне видение сейчас: снизошел ангел, посланец Бога, и передал слова Господни: «Мать и отец вольны над жизнью и смертью детей своих…» Гляди – не дашь согласия тело свое на мощи святые высушить, родительской волей, родительской силой… положим тебя на святую скамью. Свяжем и положим…

– Отец не разрешит! – в отчаянии крикнула Варвара, извиваясь на полу.

– Бог позволил, а отец мне что? Заговорю его святой молитвой.

Пистимея нагнулась, снова погладила Варвару по голове сухими, словно окостеневшими уже пальцами, вытерла мокрые глаза дочери и помягче проговорила:

– Так что готовься, доченька, ко посту последнему и потому великому. На пресвятую Троицу, в Духов день, и начнем, благословясь.

В это время послышался скрип отворяемых ворот, неторопливые шаги во дворе. Через минуту в кухню вошел Устин. Топчась на вздрагивающих половицах, он разделся и молча сел в горнице у окна. Смотрел в мерзлые стекла и думал о чем‑то, запустив пальцы в отпотевшую в тепле бороду.

Предыдущая Следующая