Предыдущая Следующая

– Знаешь же, из‑за чего, – глухо уронил Большаков.

– Так ведь дело страдает от этого. Фролка – он мог бы и бригадиром и кем хошь. А он до войны навоз из‑под лошадей чистил, после войны тем же занимается. Конюшить любой может.

– Заведующим конным двором поставим. Я к нему ничего не имею.

– Кто вас разберет! – покачал недоверчиво головой Устин.

Захар Большаков смотрел, как мелькают цветущие, густо запыленные подсолнухи по бокам дороги. Иногда Устин от нечего делать сшибал их кнутом. Но если удар приходился неточно, подсольгух только вздрагивал, стряхивал с себя облако пыли и, сразу вспыхнув желтым цветом, качался в нем, как солнышко в сером тумане.

– Пробовал я как‑то поговорить с Фролом… об этом, об ваших отношениях, – опять начал Устин. – А он окрысился: «Мне с ним детей не крестить!» С тобой то есть…

– Зря говорил, – буркнул Захар.

– Да не дело же это, Захарыч, – повернулся Устин всем телом к Большакову. – Ну, были бы помоложе, можно подумать – все еще из‑за девки идет дым, из‑за этой Стешки… Тут еще понятно. А сейчас ума никто не приложит…

Долго безмолвствовал Захар. Он пытался понять, сообразить, вспомнить что‑то. Что? Да, вот что: были ли в голосе Устина злорадные, торжествующие нотки?! Вроде не было!.. Вроде не было. Но все равно, все равно – каждый подсолнух вон пытается заглянуть ему, Захару, в лицо своим единственным черным, страшным глазом с черными лепестками‑ресницами.

– Он не девку отобрал у меня… жену, – тяжело проговорил Большаков.

Устин не пошевелился даже, как‑то затих. Он больше не сбивал кнутом пыль с подсолнухов. Только когда уже приехали в деревню, сказал чуть слышно, не поднимая глаз:

– Ты прости меня, Захар, если по неуклюжести своей живую рану задел. Забылся я. Да и давно это было, думаю – зарубцевалась уж…

Несколько недель потом Морозов хоть и не говорил ничего, но при встречах с Захаром опускал виновато глаза. Большаков вынужден был сказать ему:

– Да ладно, Устин, чего уж… Не за всякое слово судят…

А про себя Захар опять думал: «Нет, душевный мужик, не камень, чего там. Весь на виду…» И Захару стало неловко. Будто его уличили в чем‑то нехорошем…

Не знал Захар, что примерно недели за полторы до того, как пришлось ему с Устином возвращаться с поля, Морозов так же вот ехал этой дорогой вместе с Ильей Юргиным, так же сшибал кнутом черные, запыленные подсолнухи. Ехали почти всю дорогу молча. Но когда один из подсолнухов, срезанный плетью, покатился на дорогу, под колеса, Илюшка Юргин, этот визгливый и глуповатый, по мнению зеленодольцев, «Купи‑продай», вдруг сказал негромко и осторожно:

Предыдущая Следующая