Предыдущая Следующая

– Верно. Только при чем тут я? – промолвил Захар.

– А при том… Ты забыл, а я помню… В тридцать третьем году это было, в ту ночь, как Варька у меня родилась. Ты сказал тогда: «По стране голод, Устин, гуляет. Просыплем хоть горсть колосьев – грош нам цена…» Хорошие слова, крепко запомнились. Вот я и стараюсь, чтобы ничего не просыпалось. Зернышко к зернышку – глядишь, и на калач вышло. А с калачом уж день прожить можно.

У Морозова действительно не пропадало ни зернышка. Глаз его поспевал всюду.

Однажды Егорка Кузьмин, тот самый над которым шептала восемь лет назад свои молитвы Пистимея, пропил мешок колхозной пшеницы. Морозов узнал об этом.

– Давай, парень, так договоримся, – сказал Устин струхнувшему Егору. – Вези завтра до света и ссыпь при мне в колхозный амбар четыре куля. С‑сопляк! От горшка на два вершка еще не вырос, а уж водку жрать научился! Вылечили тебя, сволоту…

– Устин Акимыч! – взмолился Егорка. – По глупости я…

– Вези! – прикрикнул Устин. – Не то председателю доложу. А это знаешь…

– Ну, не четыре же. Ведь я один всего…

– А это чтоб дольше помнил.

Егор привез. Об этом как‑то все же узнали, дошло до председателя.

– Ничего, не надо в суд, – посоветовал Устин Большакову. – Молод парень, легко сломать. А так лучше мозги вправим. Он теперь у меня с глаза не соскочит.

Уж в этом‑то Захар был уверен. И Егорка действительно не соскакивал, ходил теперь да оглядывался. И когда – было это, кажется, года за два до войны, в тридцать девятом, – случилась нужда в заведующем молочнотоварной фермой, Устин даже предложил:

– Знаете что… А давайте‑ка Гошку Кузьмина поставим. А что? Ничего не заметно за ним плохого теперь. Правда, молод, восемнадцать всего исполнилось недавно. Да ведь смену растить надо. Мы‑то вон идем да книзу уж поглядываем… Тут кто‑то Меньшикову Наталью предлагает. Баба ведь, куда ей! Не справиться.

Назначили все же Меньшикову.

После заседания правления Захар спросил:

– Объясни все же, Устин, почему ты так против Натальи?

– Кулачка она, говорят, бывшая.

– Ну и что? Всякие люди бывают, – сказал Филимон Колесников. – Она честная, хорошая женщина…

Устин вдруг согласился:

– Да вроде ничего баба. А все‑таки…

Поднялся, заплевал папиросу, бросил в угол. И, уходя, сказал.

– Гляди, Захар, тебе виднее. Поможем, конечно, ей, если что… А мне казалось, что и Егорка бы ничего…

Через год Наталью Меньшикову пришлось снимать с фермы. Не ладилась как‑то у нее работа – то телят волки погрызут, то доярок не обеспечат вовремя транспортом, халатами, флягами. Осенью не успела Наталья закончить ремонт скотного двора, а зимой все увидели, что почти половина коров осталась яловыми. Металась Наталья дни и ночи, крутилась как белка в колесе – похудела, высохла. Когда встал вопрос, что же делать с заведующей молочнотоварной фермой, заплакала и сказала только два слова:

Предыдущая Следующая