Предыдущая Следующая

О ее религиозности он узнал совершенно случайно. Церковь в селе была закрыта сразу после колчаковщины и временно приспособлена под амбар. Однажды под осень Захар послал Пистимею в этот амбар перетряхнуть старые мешки, отобрать рваные и починить.

Молодая женщина, как всегда, потупилась, упрямо сдвинула брови и, потеребив концы полушалка, сказала:

– Не пойду.

– Это почему же? – удивился Захар.

– Закрыли церковь – ладно, – произнесла она, не глядя на Захара, – а глумиться зачем над святым местом?

Перетряхивать мешки так и не пошла. Через пару дней Устин сказал Захару:

– Жена говорила мне про амбар и мешки. Ты уж не обижайся на нее. Она вообще‑то безотказная, сам видишь, а тут…

– Вот уж не думал, что она такая верующая.

– Сам не думал, когда женился. Да и нечего было думать – тогда она ни в Бога, ни в черта не верила. А потом и пропиталась Божьим духом, как тряпка водой.

– С чего же это?

– Тут видишь, какое дело… Поженились мы. А попонятнее – вот с чего начать. Отец хотел выдать ее за кулацкого сынка. Было это аккурат перед революцией, в шестнадцатом. Отец‑то ее вечно лохмотьями тряс, но крут был человек. А как напьется – вовсе зверь. Пил, конечно, от нужды… Вот и хотел, выдав дочку за богатого, привстать на ноги. Ну а мы с ней… Ну, как сказать… на посиделках встречались там. Об любви я понятия мало имел тогда, слюнявым сопляком еще был. А она уже понимала, что к чему. И заявила отцу: «Ни в какую, хоть руку вот руби». Отец и рявкнул: «Клади на чурбак!..»

Устин рассказывал, сидя рядом с Захаром на пороге той же бывшей церквушки, в которой несколько женщин трясли и починяли мешки. Рассказывал и, опустив голову, глядел на свои запыленные, стоптанные сапоги.

– Значит, он это ей?..

– Он, отец. Она положила руку на чурку и отвернулась. Рассказывала потом – не решится, думала, отец. А он взревел, как… схватил топор. Счастье еще, что всю кисть не отхватил.

Устин помолчал и продолжал:

– Пьяный был в стельку, а тут сразу протрезвел. Да и не шутка… Тот кулацкий сынок сразу к властям. Забрали ее отца‑то…

– Что же дальше? – спросил Захар, когда Устин снова замолчал.

– А дальше вот и началось то самое, что никто не объяснит. Отца ее, может, и отпустили бы – не убил же он дочку, да старик убежал из‑под заключения каким‑то образом. Ночью пришел в наше село Осокино, упал на колени перед Пистимеей: «Прости, доченька, своего отца‑дурака! Иди замуж за кого хошь, только прости. И хоть злодей я да хоть ты не шибко Бога чтишь, молись иногда за меня. Не поминай меня лихом, я хоть никудышний, да батька твой. И еще раз прости. Я только затем и пришел, чтобы повиниться да прощения попросить. Больше ты меня, однако, и не увидишь…» И правда, видела она его живым последний раз. Убегая из под стражи, он кого‑то пристукнул там. Пожаловали за ним по горячему следу. Старик сиганул прямо в окно, побежал. Да и куда убежишь! У поскотины догнала его пуля. Вот так все получилось. А Пистимея с тех пор… и начала молиться.

Предыдущая Следующая