Предыдущая Следующая

Вера Михайловна посмотрела вправо. Там, в конце улицы, солдаты вытаскивали из ямы трупы, клали их в гробы и отвозили на кладбище.

– Сегодня утром я ходил туда, хотел поглядеть на Полюшку. Да уж больно тяжелый дух, задохнулся сразу… – снова заговорил старик. – Ее арестовали на другой день, как Федька ушел. Федору‑то письмишко она дала для Петюхи. Вот ведь как – дала, а он и взял. Не надо бы ей давать‑то это письмо. Оно и попало в руки старосты. И Смирновых обоих забрали, Петюхиного, значит, отца и Петюхину матерь…

Старик остановился, подумал о чем‑то, покачал головой:

– Не знаю вот, из письма ли поняли, что у Полинки жених Красной Армии командир, али Федор тот под пыткой сказал. Не знаю… Однако не должно, чтоб Федор… Парень‑то был отчаянный и веселый, не должно… Ну вот, отца и мать его, Петюхи Смирнова, тоже забрали, сказывал я?

– Сказывал…

– Ага, ишь ты, забываюсь я памятью… Измывались над всеми ними шибко. Сам‑то старик ничего, Полюшка моя тоже ничего. А старуха криком кричала ночей пять подряд… А потом тоже к яме повели. Стрелять не стали, изверги, а штыками закололи… Старик‑то, Петюхин отец, загораживал все старуху. Его ткнули плоским штыком, а он стоит… Его ишшо ткнули, а он опять стоит. Уж нет‑нет да упал… Упал он, значит, а немцы к Полинке. Руки‑то у ней связаны, рубашонка порватая, грудь махонькая, девичья еще, оголилась. Ежится она и не штыков вроде боится, а наготы этой стыдится, пятится. Вот так… Руки‑то у ней связаны сзади, сказывал я?.. Ага, ну вот, хотели уж колоть ее, а она запела вдруг тоненьким голоском. «Широка, поет, страна родная, в ней человеку вольно дышится…» И тогда староста полоснул черными глазищами, кинулся, как зверь, на Полянку, обеими ручищами горло ей перехватил… Песню эту я слышал часто, хорошая песня, да так и не запомнил, не певал никогда песен‑то я. Заревел хрипуче староста: «Вольно, говоришь, дышится?.. Ну, дыши, дыши, гадючий выползок…» Без памяти закричал я чего‑то, бросился к ней, к Полинке моей, из толпы… И боле уж ничего не помню.

Вздохнув, старик заломил конец бороды, вытер, как куском пакли, слезы и сказал:

– Так он ее и задушил, староста‑то… Когда обмякла она, в яму швырнул, да еще ружье у немца выхватил, расстрелял все вниз… В Полюшку. Вот он, староста‑то, какой был… Сидором Фомичевым его звали, сказывал я? Нет? Ну вот…

Старик еще раз передохнул, вытер еще раз глаза и закончил свой рассказ:

Предыдущая Следующая