Предыдущая Следующая
Но, несмотря на пытки
отвлеченной теорией, а может, как раз-то и благодаря им, Егор Кольку в ночной тот
разбой не взял, ни единым словом об этом деле не обмолвился и Харитине своей велел
молчать. Впрочем, это она и без него сообразила и еще загодя сказала:
- Кольку не пущу.
- Верно, Тина, правильно.
Чистоглазик парень-то...- У Егора горло вдруг перехватило, кончил он почти что шепотом:
- Ну, и слава богу!
Нельзя сказать, что
рос Егор ухарем, но особо ничего на боялся. И на медведя хаживал, и тонул, и спасал,
и пьяных разнимал, и собак успокаивал. Слово "надо" для него всегда было-что
было не удивительно, а вот что до сих пор сохранилось!--всегда было самым главным
словом, и когда звучало оно - в нем ли самом или со стороны,- тогда и страх, и слабость,
и все его немощи отступали на седьмой план. Тогда он шел и делал то, что надо. Без
страха и без суеты.
Здесь тоже было "надо",
звучало в полную силу, а страх почему-то не проходил. И чем ближе подползали стрелки
ходиков к намеченному сроку, тем сильнее колотился в нем этот странный, безадресный,
обезоруживающий его страх. И чтобы унять его, чтобы заставить самого себя шагнуть
за порог в темную ночь, Егор, дождавшись, когда Харитина из горницы вышла, трижды
перекрестился вдруг на Тихвинскую божью матерь. Неумело, торопливо и нескладно.
А прошептал уж совсем несуразное:
- Господи, не ворую
ведь, а краду только. Ей-богу, украду разик, а больше никогда не буду. Честное слово,
крест святой. Разреши уж, царица небесная, не расстраивайся... Для хорошего человека
беру.
Тут Харитину вынесло,
и молитву пришлось прервать. И поэтому Егор пошел на разбойное свое дело со смущенной
душой.
Двенадцать часов выбрал,
полночь, самое воровское время. Тишина в поселке стояла, только псы перебрехивались.
И ни людей, ни скотов, будто вымерли все.
Шесть раз он мимо той
доски прошел. Шесть раз сердце в нем обрывалось: нет, не со страху, не потому, что
попасться боялся, а потому, что преступал. Через черту преступал, и то смятение,
которое испытывала сейчас душа его, было во сто крат горше любых наказаний.
А как доски со склада
за восемь улиц к Нонне Юрьевне волок, об этом вроде забыл потом. Силился вспомнить
и не мог. И понять не мог, как же это он одни двадцать дюймовых досок в шесть метров
длиной допереть умудрился и не надорвался при этом. И сколько раз бегал, тоже не
помнил. Должно, много: враз больше трех не упрешь. Пробовал.
Только помнил, что
на складе ни души не было и через ту третью доску свободно можно было не двадцать-
двести штук выволочь. Но он-то ровно двадцать взял, как договаривались. Отволок,
свалил у Нонны Юрьевны на задах - место это он еще загодя доглядел - и домой пошел.
Коленками, как говорится, назад.
Предыдущая Следующая
