Предыдущая Следующая

странные,  длительные, тоскливые  пьесы.  Становилось как-то сонно и тихо  в

подземелье, только  с улицы  доносилось глухое рокотание  города, да изредка

лакеи осторожно побрякивали посудой за  стеной  на кухне. Со струн  Сашкиной

скрипки  плакала  древняя,  как  земля,  еврейская  скорбь,  вся затканная и

обвитая печальными  цветами национальных  мелодий. Лицо Сашки  с напруженным

подбородком  и низко  опущенным  лбом,  с глазами,  сурово глядевшими  вверх

из-под отяжелевших  бровей, совсем не бывало похоже в этот сумеречный час на

знакомое  всем  гостям  Гамбринуса  оскаленное,  подмигивающее  лицо  Сашки.

Собачка  Белочка  сидела  у  него  на  коленях. Она уже  давно  привыкла  не

подвывать  музыке,  но страстно -тоскливые,  рыдающие  и  проклинающие звуки

невольно раздражали  ее:  она в  судорожных  зевках  широко раскрывала  рот,

завивая назад тонкий розовый язычок, и,  при этом на  минуточку дрожала всем

тельцем и нежной черноглазой мордочкой.

     Но  вот  мало-помалу   набиралась  публика,   приходил   аккомпаниатор,

покончивший  какое-нибудь сторонее дневное занятие у портного или часовщика,

на  буфете  выставлялись сосиски в горячей  воде и  бутерброды  с  сыром, и,

наконец, зажигались все остальные газовые рожки.  Сашка выпивал свою  вторую

кружку, командовал товарищу: " Майский парад, ейн, цвей, дрей!" - и  начинал

бурный  марш.  С  этой  минуты  он  едва  успевал  раскланиваться  со  вновь

приходящими,  из  которых каждый  считал  себя  особенным, интимным знакомым

Сашки и оглядывал гордо прочих гостей после его поклона. В то же время Сашка

прищуривал то один, то  другой глаз, собирал кверху длинные морщины на своем

лысом,  покатом назад  черепом,  двигал комически губами и улыбался  на  все

стороны.

     К десяти-одинадцати часам Гамбринус, вмещавший в свои залы до двухсот и

более  человек, оказывался битком набитым. Многие, почти половина, приходили

с женщинами в платочках, никто не обижался на тесноту, на отдавленную  ногу,

на смятую шапку, на  чужое пиво, окатившее штаны; если обижались,  то только

по  пьяному  делу  "для  задера".  Подвальная  сырость,  тускло  блестя, еще

обильнее струилась со стен,  покрытых маслянной краской,  а  испарения толпы

падали вниз с потолка,  как редкий, тяжелый, теплый дождь. Пили в Гамбринусе

серьезно.  В  нравах  этого   заведения  почиталось  особенным  шиком,  сидя

вдвоем-втроем, так уставлять стол пустыми бутылками, чтобы за ними не видеть

собеседника, как в стеклянном зеленом лесу.

Предыдущая Следующая