Предыдущая Следующая

Было что‑то в словах отца такое, что немного остудило его. Правда, Митька все‑таки выложил ему про Зину. Но что же было в словах отца?

… Митькины мысли ползли, тянулись медленно и тяжело, словно низкие облака, цепляющиеся за верхушки деревьев. Но одновременно в голове мелькало, как телеграфные столбы за окном, и другое:

«Это – забава?!» – кричит отец не ему, Митьке, а матери и тычет рукой в рассыпанные по столу пятаки и гривенники из расколотой копилки…

«Дур‑рак… Может, ты и видел каких‑нибудь. А таких еще не видел», – грустно говорит Клашка, поправляя платок. Заиндевевшие ее ресницы чуть подрагивают.

«Гляди мне в глаза! Гляди!!» – с болью в голосе кричит отец. Он, Митька, чувствует эту боль, видит, как из больших, усталых отцовских глаз катятся крупные слезы…

«И хорошо, что раньше не пришел. Я бы ведь поверила тебе…»

«И что теперь?»

«Ничего. Погляди, что там, под сапогами твоими…» Девушка даже не глядит на него.

Отвернулась и другая, глаза ее полны слез:

«Уходите…»

А третья, побледнев, кричит, распахивая ему двери:

«Вон!!»

… Митька все смотрел, смотрел в вагонное окно. Проплывали назад станции, перелески, поселки, большие села, огромные города. Но ничего этого он, кажется, не видел. Он не слышал, что делается и в самом вагоне. Иногда хмурился от своих мыслей, кисло морщился. И опять задумчивость разливалась по его лицу.

Он еще не понимал, что к чему в этих мыслях. Расскажи постороннему о Митькиной жизни, поведай об этих его раздумьях – и постороннему в два счета было бы все ясно. А самому Митьке – пока нет.

Ясно ему было, кажется, сейчас только одно – хорошо, что он едет обратно домой. Там – отец, там… все. И никто никогда не узнает, что он уезжал. Зачем им знать? Только вот поезд медленно что‑то ползет. А ему, Митьке, надо скорее добраться до Озерков, затем до полустанка, потом до родной деревни. Ведь Светлиха того и гляди тронется.

Светлиха еще не тронулась, и Митька ее перешел, может быть, одним из последних перед половодьем.

Степанида всплеснула руками при его появлении.

– Ладно! – сказал Митька. – Помыться бы.

В голосе сына было что‑то незнакомое, пугающее. Степанида ничего больше не стала спрашивать, побежала топить баню.

И вот Митька, красный, распарившийся в бане, с не просохшими еще волосами, сидит за столом и пьет чай. Степанида, вздыхая, возится в соседней комнате.

Наконец она выходит оттуда в новой черной юбке, в теплом черном жакете. И направляется к двери.

– Куда это? – приподнимает Митька влажный чуб.

Предыдущая Следующая