Предыдущая Следующая

Кончив «накрывать стол», обернулся:

– Приступим, братья и сестры… И помните об Иосифе, нелюбимом сынке Иакова…

И сам первый встал на четвереньки, пополз, как собака, к ближайшему куску мяса. Все находившиеся в подвале завыли еще сильнее и тоже начали хватать ртами грязные куски. Потом кучами ползли к нарам, принялись расхватывать кружки. Григорий поставил ведро с нар на пол, открыл крышку, зачерпнул и выпил что то…

Скоро по подвалу разлился противный запах водки.

– Ну, а ты чего? – страшно закричал на Зину Григорий. – Уподобляйся зверю! Звери, сотворенные Богом, единственные праведники на земле. Живут они по законам, раз и навсегда данным Господом, неведом стыд им, не подвластны они лжи и обману. И ты… естество свое уподобляй сегодня им… Уподобляй!

Зина невольно опустилась на колени, коснулась ртом скользкого куска колбасы.

– Пей теперь. Запей, – ткнул ей в лицо кружку Григорий.

Она глотнула водки, обожглась, закашлялась…

– А теперь помолимся! – зычно провозгласил Григорий.

Тотчас мужчины сбились в одну кучу, женщины – в другую. И обе эти кучки двинулись с пением вдоль стен в разные стороны…

Зина стояла возле топчана, держалась за него, чтобы не упасть. У нее кружилась голова, звенело в ушах, больно рвало виски.

– Молись, молись! – кто‑то бросил ее в женский хоровод.

И, подчиняясь той непонятной силе, которая всегда охватывала ее на радениях, она потащила с головы платок. Она уже не видела, не слышала, что кругом нее прыгали, вопили, бесновались люди в белых рубахах. Она так же прыгала, кричала, выламывала руки.

А радение шло своим чередом. Вот уж Евдокия, тяжело дыша, проковыляла в угол, обессиленно опустилась там на корточки, жадно хватая ртом спертый воздух. Вот какой‑то мужчина упал и забился в истерике. Молодая женщина начала рвать на себе белую рубашку.

Хороводы рассыпались, мужчины ринулись к женщинам, женщины – к мужчинам.

Евдокия приподнялась, потянулась к лампе, висящей на стене, завернула до конца фитиль и уже в темноте снова опустилась на корточки.

– Греши, греши и ты! – заорал Зине в ухо Христос. – Богородицей сделаю… Зря, что ли, видение было мне!

Но Зина не понимала его слов, не соображала, что он делает с ней…

 

* * *

 

… И еще прошло полгода.

Первое радение всеобщего греха потушило окончательно все проблески ее сознания, если к тому времени они еще оставались у нее, сломило окончательно ее волю, если она еще где‑то теплилась в ней.

На сына она теперь не обращала внимания. С ним все время возились старухи. Что они над ним шептали, когда и чем кормили – она не интересовалась. И когда брала на руки – брала машинально, бесчувственно, точно это был не живой ребенок, а комок тряпья, неизвестно как и зачем очутившийся в ее руках.

Предыдущая Следующая