Предыдущая Следующая

– А меня что‑то тревожит.

– А ты не слушай бабьих сплетен.

– Хорошо, если сплетни.

– Поехал бы да спросил у самой Зинки.

– Спрашивал. Нет, что ли, думаешь?

– Ну? – Фрол все‑таки насторожился.

Захар внимательно поглядел на него.

– Значит, сплетни? – спросил он вдруг. – Ты в этом крепко уверен?

Фрол шумно встал, всем своим видом показывая, что собирается уходить.

– Уверен. Я с Митькой говорил. Какой он там ни на есть, а врать не будет. Не приучен вроде к вранью. И Клавдия ничего толком не знает, кроме таких же сплетен. А уж Клашке‑то, сестре своей, открылась бы, поди, Зинка, если тебя постеснялась… Вот как. А на Митьку, что же, удобно все валить. Ну, спасибо, что удостоил беседы. Первый раз за всю жизнь.

– Это ты меня удостоил, Фрол. Тебе спасибо.

– Ладно, не будем считаться. Пошел я. Тяжело мне с тобой говорить.

– Самое тяжелое, об чем я хотел, еще впереди, – сказал Большаков.

Курганов чуть не с минуту стоял недвижимо, как столб. Затем поднял руку и все‑таки стащил с головы – медленно, словно обреченный, – шапку.

– Ну… говори! – раздельно произнес он, поворачиваясь грудью к Большакову. Губы его, жесткие, пересохшие, изломались. – Я ведь знаю… с самого начала знал… об чем ты хочешь. Давай стыди. Сын кобель, и ты, мол… рыцарь. Слово‑то какое! Еще бы, дескать, на восемнадцатилетнюю девчушку какую‑нибудь рот разинул. Еще бы… Э, да что! Меня стыдить – можно. И, наверное, надо. И каждый имеет право. Жена, сын, ты… все люди. И я сам… Сам себя! И стыжу! И казню! Это, может, пострашнее… и побольнее, когда сам себя… А только оно – что? Кабы я мог… Кабы кто знал, что в душе‑то у меня… Вот ты, Захар, мысли чужие умеешь читать…

– Не умею, к сожалению, – сказал Захар. Сказал затем, чтоб прервать Курганова. Захар чувствовал, почти видел, что каждое слово, прежде чем сорваться с перегоревших губ Курганова, словно ворочалось где‑то внутри этого огромного, нескладного человека, долго перекатывалось, тяжелое и острое, как осколок гранита, царапая и раздирая самые больные места.

Едва раздался возглас Большакова, Фрол умолк. Дрожащими руками он ухватился за спинку стула. Но присел на самый краешек.

Но и жалкий, обессиленный, он поглядел на Захара не с благодарностью за облегчение, а с неприкрытой ненавистью и упрямо произнес:

– Что же… долавливай. Твоя, говорю, очередь.

Но Захар сделал вид, будто не заметил его взгляда, не расслышал его слов.

Предыдущая Следующая