Предыдущая Следующая
Серафима, подрастая, видела, что тетка ее действительно
обладает большой властью: каждое слово ее – закон не только в обители, во всем
Черногорском скиту. Не замечала Серафима только, что год из года меняется к ней
самой отношение всех окружающих. Сперва она просто баловницей была всей
обители, люди говорили с ней легко и ласково. Эта ласковость сменялась
постепенно услужливостью, почтительностью и, наконец, откровенным заискиванием.
И если случалось ей выезжать куда из обители, люди, узнав, кто она такая,
мгновенно преображались, смиренно и просяще как‑то предлагали наперебой
свои услуги.
Серафима привыкла все это принимать как должное, принимать,
ни о чем не думая, не размышляя.
И, может быть, поэтому она не замечала, что и в
Екатеринбурге люди, узнав, что она дочь небезызвестного Аркадия Арсентьевича
Клычкова, сразу становились внимательными и предупредительными.
И вот, вернувшись в скит, задумалась: что же такое – власть
над людьми? Правда, мелькнула было об этом мысль впервые еще там, в гостинице,
когда она, потрясенная открывшейся перед ней картиной, слушала отца,
размахивающего бутылкой, плескавшего из нее вином на полуобнаженных вспотевших
женщин. Где‑то в груди пролился вдруг холодный, обжигающий ручеек, но
тотчас иссяк, высох…
А едва переступила порог обители, с удивлением обнаружила,
что ручеек этот окончательно не высох, что он снова засочился, сладко пощипывая
внутри…
Таежная северная зима долгая. От молитв и бесконечных служб,
от запаха трав, из которых тетка варила лекарства, Серафиму тошнило, и она, к
ужасу тетки, перестала отправлять службу, забросила и Библию, и Псалтырь, и
часовник и даже лампадку перестала зажигать в своей светлице.
А ручеек уже превратился в ручей, что‑то размыл внутри
мягкое и податливое, хлынул горячим потоком, затопив ее всю…
– Доченька, побойся Господа нашего, он не
простит, – ныла тетка ежедневно. – Я ведь духовная матерь твоя. От
счастья и власти – видано ли! – отворачиваешься, в мирские грехи
погружаешься, как отец твой непутевый. Я ли тебя не готовила к приятию власти?!
И святую песню нашу «Велия радость…» забыла. А ты спой‑ка ее, спой и
погляди, как разгладятся лики, тебе внимающие, какое благочестие разольется на
них… А ты, греховодница, тетку в могилу кладешь! Ну, тетку – ладно… А от власти‑то
над людьми зачем отказываешься…
– Ах, отстаньте, ради Бога! – резко говорила уже
Серафима.
Что ей была теперь власть над обителью, над скитом или даже
над всеми староверами Печоры и Вычегды! Она почувствовала, кажется, чем пахнет
другая власть, о которой говорил отец, или стала догадываться, как она пахнет.
Вон, к примеру, эти самые фабриканты Казаровы. Как же все это было?.. Ну да,
кажется, так. В позапрошлом году сразу же после приезда в Екатеринбург у этих
самых Казаровых, с которыми в хорошем знакомстве состояли купцы Коробовы, был
вечер. При знакомстве, в общей суматохе, старшая дочь Коробова отрекомендовала
ее, Серафиму, так: «Это наша новая подружка Сима, приехала из лесов погостить к
нам. Порядков здешних она не знает, так что уж повнимательнее к ней…»
Предыдущая Следующая