Предыдущая Следующая
- Где Полушкин живет?
Ладно, вы пока собирайтесь, а я за ним сбегаю. И за парнишкой!
И действительно побежал.
Бегом, несмотря что новый лесничий.
15
Как Юрий Петрович один
в походе со всеми делами управиться рассчитывал, этого ни Егор, ни Колька понять
не могли. С самого начала, как только они в лес окунулись, работы оказалось невпроворот.
Колька, например, всю
живность, в пути замеченную, должен был в тетрадку заносить, в "Журнал наблюдения
за фауной". Встретил, скажем, трясогузку - пиши, где встретил, во сколько времени,
с кем была она да чем занималась. Сперва Колька, конечно, путался, вопил на весь
лес:
- Юрий Петрович, серенькая
какая-то на ветке!
Серенькая, понятное
дело, улетала, не дожидаясь, пока ее в журнал занесут, и Егор поначалу побаивался,
что за такую активность лесничий Кольку живо назад наладит. Но Юрий Петрович всякий
раз очень терпеливо объяснял, как эта серенькая научно называется и что про все
надо писать, и к вечеру Колька уже кое-что соображал. Не орал, а, дыхание затаив
и язык высунув, писал в тетрадочке:
"17 часов 37 минут.
Маленькая птичка лесной конек. Сидел на березе".
Тетрадку эту после
каждой записи Колька отцу показывал, чтоб тот насчет ошибок проверял. Но насчет
ошибок Егор не очень разбирался, а вспоминал всякий раз про одно:
- Часы, сынок, не потеряй.
Часы Кольке Юрий Петрович
выдал. На время, конечно, для точности наблюдений.
"17 часов 58 с
половиной минут. Мышка. Куда-то бежала, а откуда, не видал".
- Точность для исследователя
- самое главное,- говорил Юрий Петрович.- Это писатель может что-нибудь присочинить,
а нам сочинять нельзя. Мы с тобой, Николай, мученики науки.
- А почему мученики?
- А потому, что без
мучений ничего в науке уже не откроешь. Что легко открывалось, то давно настежь
пооткрывали, а что еще закрыто, то мучительного труда требует. Так-то, Николай Егорыч.
Юрий Петрович говорил
весело и всегда громче, чем требовалось. Сперва Колька не понимал, зачем это он
так старается, а потом сообразил: чтоб Нонна Юрьевна слышала. Для нее Юрий Петрович
горло надсаживал, как сам Колька для Оли Кузиной.
А Нонна Юрьевна весь
день этот пребывала точно в полусне. Все представлялось ей странным, почти нереальным,
и улыбки Юрия Петровича, и старательные Егоровы брови, и Колькин разинутый от великого
усердия рот, и тяжесть новенького рюкзака, и запах хвои, и шелест листвы, и хруст
валежника под ногами. Она все видела, все слышала, все чувствовала обостреннее,
чем всегда, но словно бы со стороны, словно это не она шагала сейчас по звонкому,
залитому земляничным настоем заповедному бору, а какая-то иная, вроде бы даже незнакомая
девушка, на которую и сама-то Нонна Юрьевна смотрела с недоверчивым удивлением.
Да если бы кто-либо еще вчера сказал ей, что она уйдет к Черному озеру с чужим человеком
и Егором Полушкиным, она бы, наверно, рассмеялась. А сегодня пошла. Без всяких уговоров.
Прибежал лесничий от Полушкиных, спросил недовольно:
Предыдущая Следующая
