Предыдущая Следующая
А вскоре умерла и мать,
измученная ленинградской блокадой и тысячедневным ожиданием фронтовых писем. Умерла
тихо, как и жила. Умерла, кормя его перед сном, а он и не знал, что ее уж нет, и
проворно сосал остывающую грудь.
Об этом ему рассказала
соседка много лет спустя. А тогда... Тогда она просто перенесла его из вымершей
комнаты в свою, хоть и пустую, хоть и вдовью, но живую, и целых шестнадцать лет
он считал матерью только ее. А когда он, загодя приготовив справки, собрался торжественно
прибыть в милицию за самым первым в своей жизни паспортом и попросил у нее метрику,
она почему-то надолго вдруг замолчала, старательно обтирая худыми, жесткими пальцами
тонкие, бескровные губы.
- Ты что, мам?
- Сынок...- Она вздохнула,
достала из скрипучего шкафчика старую тетрадку с пожелтевшими солдатскими треугольниками,
похоронками, счетами на электричество и метриками вперемежку, отыскала нужную бумажку,
но не отдала.- Сядь, сынок. Сядь.
Он послушно сел, не
понимая, что происходит с ней, но чувствуя, что что-то происходит. И опять спросил,
улыбнувшись ласково и неуверенно:
- Ты что, мам?
А она все еще молчала
и глядела на него без улыбки. А потом сказала:
- Ты, Юра, мне сыночком
всегда был и всегда будешь пока жива я. Пока жива, Юра. Только в свидетельстве этом,
в метрике, значит, там другие записаны. И мама другая и папка. И ты паспорт, сынок,
на ихнюю фамилию получай, ладно? Она очень даже хорошая фамилия, и люди они были
очень даже хорошие. Очень даже. И не Семенов ты теперь будешь, а Чувалов. Юра Чувалов,
сыночек мой...
Так Юра в шестнадцать
лет стал Чуваловым, но эту малограмотную, тихую солдатку по-прежнему и называл и
считал мамой. Сначала привычно и чуть небрежно, потом с великим почтением и великой
любовью. После института он много разъезжал, работал в Киргизии и на Алтае, в Сибири
и Заволжье, но где бы ни был и кем бы ни работал, каждое воскресенье писал письмо:
"Здравствуй, моя
мамочка!"
Писал очень неторопливо,
очень старательно и очень большими буквами. Чтобы сама прочитала.
И она тотчас же отвечала
ему, аккуратно сообщая о своем здоровье (в письмах к нему она никогда ничем не болела,
ни разу) и обо всем небогатом запасе новостей. И только последнее время все чаще
и чаще стала осторожно, чтоб - упаси бог! - не обидеть и не расстроить его, намекать
на безрадостное житье и одинокую свою старость:
"У Марфы Григорьевны
уж внучат двое, и жизнь у нее теперь звонкая..."
Но Юрий Петрович все
отшучивался. Пока почему-то отшучивался и разговоры переводил все больше на здоровье.
Береги, дескать, себя, мамочка, а там посмотрим, кого она звончее сложится, эта
самая жизнь. Поживем, как говорится, увидим, вот такие дела. Целую крепко.
Предыдущая Следующая
