Предыдущая Следующая

 Но Вовка не засмеялся, а поглядел.

 - Насовсем? - спросил: недоверчив был, весь в Федора Ипатовича.

 - Честное-железное,- подтвердил Колька.- Чтоб мне не купаться никогда.

 Молчал Вовка. Соображал.

 - Да на что ему компас-то твой? - спросила Оля Кузина.- Очень он ему нужен, компас-то! И всего-то он, поди, копеек восемьдесят пять стоит. А щенок знаешь сколько? Ого! И не купишь, вот сколько.

 - Я не за щенка,- пояснил Колька, а на сердце так скверно стало, что хоть заплачь. И компаса жалко, и щенка жалко, и себя почему-то тоже жалко, и еще чего-то жалко, а вот чего - никак Колька понять не мог. И добавил: - Я за то только компас дам, чтоб не топил ты его никогда.

 - Это конечно,- солидно сказал Вовка.- Компас за щенка мало.

 И щенка на руке покачал, будто прикидывая.

 - Я не насовсем,- вздохнул Колька.- Пусть у тебя живет, если хочешь. Я за то только, чтоб ты не топил.

 - Ну, за это...- Вовка похмурился по-отцовски, повздыхал.- За это можно. Как считаешь, Олька?

 - За это можно,- сказала.

 И слов-то у нее своих не было - вот что особо горько. Его слова повторяла, как тот попугай говорящий, про которого Колька читал в книжке "Робинзон Крузо".

 - Ладно, только пусть покуда у меня живет,- важно сказал Вовка.- А компас завтра принесешь: Олька свидетельница.

 - Свидетельница я,- сказала Олька.

 На том и порешили. Вовка щенка домой отволок, Олька к маме убежала, а Колька с компасом пошел прощаться. Глядел, как стрелка вертится, как дрожит она, куда указывает.

 На север она указывала.

 

 11

 

 Без кола да без двора - бобыль человек. Таких и Федор Ипатыч не уважал и Яков Прокопыч побаивался. Если уж и двора нет, так что есть, спрашивается? Одни фантазии.

 А у Нонны Юрьевны и фантазий никаких не было. Ничего у нее не было, кроме книжек, пластинок да девичьей тоски. И поэтому всем она чуточку завидовала - даже Харитине Полушкиной: у той Колька за столом щи наворачивал да Олька молочко потягивала. С таким прикладом и мужа-бедоносца стерпеть можно было, если бы был он, муж этот.

 Никому в зависти этой - звонкой, как первый снежок,- никому Нонна Юрьевна не признавалась. Даже себе самой, потому что зависть эта в ней жила независимо от ее существа. Сама собой жила, сама соками наливалась, в жар кидала и по ночам мучила. И если бы кто-нибудь Нонне Юрьевне про все это в глаза сказал, она бы, наверно, с ходу окочурилась. Кондратий бы ее хватил от такого открытия. Ну, а хозяйка ее, у которой она комнату снимала - востроносенькая, востроглазенькая да востроухонькая,- так та хозяйка все это, конечно, знала и обо всем этом, конечно, по всем углам давным-давно языком трясла:

Предыдущая Следующая