Предыдущая Следующая

теперь не сунешься. Хутор надо обходить за версту.

   Еще издали Степанида вдруг увидела яркий, почти  ослепительный  свет  в

окнах и подумала: это не лампа, наверно, они зажгли свое электричество.  С

неприятным боязливым чувством Степанида подошла к усадьбе, по тропке вошла

в огород. Здесь было темно и тихо, немцы, похоже, угомонились,  только  из

окна хаты на истоптанные грядки падал яркий косой  сноп  света;  такой  же

сноп она увидела во дворе,  куда  вошла  с  дровокольни.  Черная  кухня  с

высокой трубой стояла  старательно  прибранная,  накрытая  сверху  широким

куском брезента; под тыном, составленные в ряд, видны были ведра. Сбоку от

них неясно  серела  в  полумраке,  наверно,  забытая  с  утра  винтовка  с

новеньким желтым ремнем. Степанида охватила все это одним беглым  взглядом

и вскочила в сени,  дверь  которых  была  не  заперта.  Из  хаты  слышался

спокойный, словно картавый разговор двух или трех немцев, и она быстренько

прошмыгнула через сени в истопку.

   Петрок уже был на месте, на кадках, и сразу отозвался из  темноты,  как

только она закрыла за собой дверь:

   - Ай, где это тебя носит по ночи? Страху понатерпелся тут...

   - Так и ты же где-то пропадал полдня, - тихо сказала она,  нащупывая  в

темноте свой сенничок.

   - Кур стерег. Тех двух  застрелили,  так  остальные  за  гумном  в  яму

забились. Ту, что с хворостом. Сидят, так посыпал им там, пусть ночуют.

   - Сколько же их хоть осталось?

   - А семеро. Одной рябенькой и Черноголовки нет. И старой желтой нет. Но

не похоже, что желтую застрелили. Так где-то в крапиве спряталась.

   - Хорошо, если спряталась, - вздохнула Степанида, думая уже  о  другом.

Новая мысль неожиданно завладевала ею, и она уже не могла думать о  курах,

поросенке - двор властно притягивал ее внимание.  Но  она  еще  ничего  не

решила и только молча слушала, как сокрушался Петрок.

   - Ай-ай! Что делать? Что делать?.. Вот корку жую. На  и  тебе,  наверно

же, ничего не ела сегодня...

   Он сунул ей из темноты черствый кусок хлеба, и она взяла с  неожиданной

горечью не за себя - за него. Который день без горячего,  на  сухомятке  с

больным-то желудком - бедный старый Петрок! Прежде он стал бы сетовать  на

собственную долюшку или упрекать ее, Степаниду, а теперь  вот  смирился  и

обходится черствой коркой. Дожился! Да ведь дожилась и она. Со  вчерашнего

не было во рту маковой росинки, и теперь кусок черствого  хлеба  показался

ей лакомством.  Она  прилегла  на  сенничок,  прикрыв  ноги  ватником,  и,

Предыдущая Следующая