Предыдущая Следующая
Снизу, от скотных дворов, доносился голодный рев скотины.
«Видно, еще не задавали корма на ночь, – подумал Фрол. И еще подумал: –
Скоро вообще давать скотине будет нечего».
Вспомнилось Курганову проклятое прошлое лето. Вспомнилась и
Клашка, которая сидела на мокрой копне, жгла его глазами. А потом – как сидела
она в темноте рядом с ним возле маленького лугового озера. Вспомнилась – и
вздохнул он, невесело подумав: а ведь чудно… Что до того была ему Клашка
Никулина? Что куст в поле, что ветер в небе. А сейчас… Лезет в глаза – хоть
вырви их! – бесстыжая вдова, да и только. И смешно, и больно, и… стыдно.
Перед Митькой стыдно, перед Стешкой, перед людьми. А больше всего перед самим
собой. Стыдно – и обидно почему‑то. Может, потому, что его любили многие,
а он – так, посмеивался только. Не отказывал им в любви, но и никогда не горел,
теплился еле‑еле. И вдруг сейчас, под старость, всплеснулся пламенем, как
догорающее полено.
Это было непонятно самому Фролу, а главное – страшно. Не
потому, что взметнулось, загудело пламя, а от смутной догадки, что,
взметнувшись, огонь с отчаянной торопливостью пожрет остатки горючей своей
пищи, дико пропляшет последнюю свою пляску – и беззвучно навсегда потухнет. И
полено, тяжелое и пахучее когда то, – словом, все, что называлось Фролом
Кургановым, – превратится в кусок черного, мертвого, никому не нужного
угля. Выбросят уголь в мусорную яму, размочит его дождь, превратит в кучу
мелкой сыпучей золы. Солнце высушит эту кучку пыли, ветер развеет ее по белу
свету – и все! Был и не был…
Еще раз вздохнул Фрол, переступил с ноги на ногу. И дважды
провизжало, дважды огрызнулось внизу, под лыжами…
… Но пока пламя еще горит, пока непохоже, что оно скоро
потухнет, начал снова думать Фрол. Начал, как ему показалось, откуда‑то с
середины. Оно все опалило внутри. И эта опаленная его внутренность
представилась вдруг Фролу страшным темным зевом, и по ее стенкам ползают
горячие искры, меж искр брызгают частые фонтанчики огня – точь‑в‑точь
так, когда загорается сажа на сводах старой, давно не чищенной печки. Эти искры
и фонтанчики больно жгли, распарывали Фролу грудь иглами, резали острыми
холодными ножами. Но боль была приятной, и Фрол хотел, чтобы она никогда не
кончилась, становилась все сильнее и сильнее. И, может, поэтому он, несмотря на
звеневшие в голове слова: «Со Степанидой – как знаешь, а с Клашкой чтоб
продолжал…» – ничего не продолжал, не подходил к Клашке… Много раз Фрол видел
перед собой прищуренные, блестевшие, как черное лезвие, Устиновы глаза. Но все
равно не подходил к Клашке, потому что боялся: подойдет – взметнется последний
огонь на том полене и потухнет.
Предыдущая Следующая