Предыдущая Следующая
«Значит, не трепал Демид насчет Анисима», – жгла и жгла
Фрола одна и та же мысль.
Засунул руки в карманы так, что затрещала материя.
– Эх!..
И подхватила Фрола Курганова прежняя угарная волна.
… В тот день по распоряжению Марьи конфисковали имущество
Меньшиковых. Одурев от самогонки, Фрол оказался под вечер в ограде Филиппова
дома. Филька, синь синем, простоволосый, сидел на высоком крыльце, невидящими
глазами смотрел перед собой. Теплый июньский ветер свободно гулял по огромному
двухэтажному дому, хлопал дверьми, резными ставнями.
– Филя… Филя, поешь хоть, родимый мой, а!.. Ну, поешь
ты, ради Господа! – ныла жена Филиппа, остроносая и острозубая, как щука,
Матрена, ползая у ног мужа.
– Тятька… пойдем в дом, тятенька‑а‑а! –
размазывала по лицу грязные слезы дочка Филиппа Меньшикова Наташка.
Недалеко возле крыльца, под забором, лежал вниз лицом Демид.
– Ага, растрясли вас, сволочей! – злорадно закричал
Фрол. Он, шатаясь, стоял посреди двора, заложив руки в карманы. Демид, не
вставая, поднял с земли черное, как чугун, лицо.
– Уйди отсюда… пока цел, – процедил он.
Но Фрол опустился перед ним на корточки:
– Пойдем выпьем, а? Я угощаю сегодня…
– Над чем смеешься, сволочь? Над горем человеческим?!
– Я над собой, может, смеюсь, понял? Какое у тебя такое
горе? У вас горшки да тряпицы, а у меня душу всю, сердце вытрясли, сердце,
понял?! В грязь кинули да растоптали! И кровь с него, как с помидора под сапогом,
понял?! У тебя есть сердце, а? Э‑э…
Махнув рукой, Фрол встал.
– А тряпки – тьфу! – плюнул он. – Да и люди
разве вы? – И вышел на улицу.
Потом Фрол уже не знал – то ли день, то ли ночь на дворе, не
чувствовал, воду пьет или самогон. Мелькали перед ним то испуганное лицо Марьи
Вороновой, то свирепое – Анисима Шатрова, то красное, как распаренная
тыква, – Филиппа Меньшикова. Кто‑то говорил ему: «Сгоришь от вина,
Фрол»; кто‑то шептал ему в ухо: «Марья‑то с Анисимом сейчас на
кровати играет»; кто‑то бил Фрола в грудь, пинал в лицо, и снова
испуганное лицо Марьи, ее истошный крик: «Убьешь человека! Отойди сейчас же,
отойди, говорю!..»
Потом кто‑то куда‑то тащил Курганова, лил на
лицо что‑то холодное. И снова табачный дым в пустой горнице Меньшиковых,
снова голос Демида:
– Ишь, испугалась она за тебя, отняла. Только все это
комедь. Не за тебя она испугалась, а за него, за Анисима. Убил бы он тебя –
тюрьма ему. За плечи обняла его и повела. А куда? Известно… Нам все известно.
Баба – она что? Днем пуглива, а ночью блудлива.
Предыдущая Следующая