Предыдущая Следующая
– Да ну вас всех к чертовой матери!
От самих пленных все‑таки узнали: Курганов перевязал
их сонных, после попойки на мельнице, что километрах в трех от Дубровки.
Фрол ходил все такой же сумрачный и молчаливый, как и до
истории с офицерами. Марья время от времени бросала на него тревожные взгляды.
Однажды вечером подошла к костру, на котором Фрол варил кашу, присела рядом.
– Что это с тобой, Фрол?
Долго смотрел на огонь Курганов, вертел в руках сосновый сук
в руку толщиной. Потом легонько, как спичку, переломил его и бросил в огонь.
Смолистый сук мгновенно оделся пламенем, застрелял искрами. Пламя отсвечивало
на лице Курганова.
– Вишь ли, Марья, какое дело, – проговорил наконец
Фрол. – Вишь ли, как оно бывает… Палка вон – что она? Деревяшка холодная,
да и все. А вон… горит… Эх! – И быстро повернулся к Марье, схватил ее,
пригнул к себе.
– Фрол! – крикнула Марья, вырываясь из его
медвежьих лап. – Пусти!!
– Эх, Марья‑Марьюшка, тут соображай не соображай…
Тебе в горнице бы сидеть да в окошко глядеть, – горячо шептал ей в лицо
Фрол.
В эту минуту удар по голове почти оглушил его. Пронзительный
звон продавливал уши.
Поднялся Фрол. Обвел диким взглядом взявшуюся откуда‑то
толпу людей. Захар Большаков стоял с палкой, а Марьи уже не было.
– Кто? – прохрипел Курганов. – Ты, Захарка?!
Большаков бросил палку, спросил:
– Ты что это выдумал, гад, а?
– Г‑герой! – бросил кто‑то прямо в
лицо Фролу.
– Паскудник!
– Горбатого только могила выпрямит.
– Судить подлеца за это…
Фрол выслушал всех и сказал только два слова:
– Судить! Ладно… – Повернулся спиной к людям и сел
обратно к костру.
Утром Фрола в отряде уже не было. На этот раз он ушел из
него навсегда.
Всю колчаковщину Курганов болтался по лесным деревушкам, жил
то в работниках у кулаков, то на иждивении какой‑нибудь состоятельной
вдовы. А когда колчаковщине пришел конец, вернулся в Зеленый Дол и опять свел
компанию с Демидом Меньшиковым.
А вскоре, сырой апрельской ночью 1920 года, приполз в
деревню, как таракан, и сам Филипп со своим костылем, набалдашник которого был
вырезан в виде человеческой головы. Поводив усами, понюхав, чем пахнет воздух,
он остался в селе и наутро.
Потом они в три глотки начали жрать самогон почти
круглосуточно. Горланили песни и, озверев, плясали в Филькиной горнице так,
словно задались целью проломить половицы.
Как‑то проходил мимо дома Антип Никулин. Демид
пригласил его зайти. Антип подумал, поколебался и нехотя ответил:
Предыдущая Следующая