Предыдущая Следующая
Анисим, помнится, сдал в артель весь свой инвентарь, работал
на общественных полях как зверь, только все молчком, молчком.
Видно, нешуточно любил он Марью.
Выздоровевшую дочку Марьи хотели взять в приют, приезжали за
ней из города, но Анисим вдруг окрысился:
– Не трогайте ее, сволочи!
И, помолчав, добавил, ни на кого не глядя:
– Извиняйтя… за горячее слово… Хоть теперь отцом ей
буду.
Поехал в Озерки, удочерил девочку, переписал ее на свою
фамилию.
А о Фильке меж тем не было ни слуху ни духу. Куда он делся?
Когда осмотрели в то утро амбар, обнаружили в полу выпиленную доску, а под
стенкой подкоп. Кто помог ему бежать? Сам он выпилить доску не мог. Когда
вязали Филиппа, Захар лично обыскал его. И не то что пилку – обыкновенной иглы
не мог утаить при себе Меньшиков. Неужели сделать подкоп и пропилить пол в
амбаре сумела жена Филиппа, Матрена? Или Демид? Если Демид – куда делись
братья, не бродят ли, как волки, вокруг села, не заявят ли однажды о себе?
И вдруг глухой зимней ночью Захара самого спросили:
– Ну, председатель, где мой брат, Филипп Меньшиков?
Захар открыл глаза и увидел перед собой синее, очень синее
лицо, на котором поблескивали, как стекла в лунную ночь, два глаза. Большаков
сразу узнал Демида. «Как же они, дьяволы, окно без шума выставили?» –
заколотилось в голове. Сунул руку под подушку, где лежал наган, но Демид
опередил его, схватил руку и с хрустом вывернул ее, одновременно сдернув Захара
с кровати.
– Погодь, красный дьявол, оружье лапать! Отлапался!
Теперь мы спрос наведем. За братку, за жену его. Подпаливай гнездо большевичье!
Выволокли Захара на мороз в чем бьш. Но холода он не
чувствовал. Лежал в снегу, смотрел, как полыхает его жилье, как пляшут вокруг
огненные блики. И от этого огня ему, видимо, было так жарко, что снег вокруг
него подтаял, а вывернутую Демидом руку и вовсе прижигало, будто под мышку
всунули горящую головешку.
– Значит, не знаешь, где братка?!
– Не знаю. Думал, что к вам удрал. Теперь думаю – подох
где‑то. Значит, одной сволочью на земле меньше стало, – прохрипел
Захар. – Тебя вот задавить бы еще, как вшу на гребешке…
– Скорей, Демид! Кончай ты с ним, народ
просыпается, – тревожно сказал кто‑то.
– Лошадь мою сюда! – крикнул Демид. И, затянув
мертвую петлю на ногах Захара, привязал другой конец к седлу. Потом
посоветовал, будто по‑дружески: – Вспомнишь – крикни, я перерублю
веревку.
Вскочил на всхрапывающего жеребца и…
Ничего не помнит больше Захар. Только снопом брызнули искры
из глаз – и потухли, растаяли в густой, вязкой темноте.
Предыдущая Следующая