Плавание на яхте «Заря»: Адмирал и зоолог
16.01.2009 г.

Приехав в Одессу из Волгодонска зашел в книжный магазин на улице Ивана Бунина, на полке увидел маленькую синюю книжечку – «Чужой вексель адмирала Колчака», автор В.В.Шерстобитов. Мое внимание привлекла групповая фотография участников Первой Русской Императорской полярной экспедиции в 1900-1903гг. Фотография была сделана в 1900 году на палубе яхты «Заря» перед самым отплытием. К сожалению, из всех участников, был упомянут только один Адмирал. Разыскав автора, узнал, что она взята из газеты «Моряк» за №9 от 2 марта 2007г.



Фотография эта мне хорошо знакома. У нас дома в Волгодонске давно хранится как реликвия книга записок знаменитого полярного исследователя барона Э.В.Толля «Плавание на яхте «Заря», в которой размещена эта фотография с подробным перечислением участников экспедиции. Среди них упомянут и мой предок, зоолог экспедиции Алексей Андреевич Бяльницкий-Бируля, который был родным братом моего деда – Бориса Андреевича Бяльницкого-Бируля.

С фотографии на нас смотрят молодые лица: крайний слева сидит с окладистой бородой лейтенант, гидролог и метеоролог А.В.Колчак, за его спиной стоит в кепке А.А.Бяльницкий-Бируля. Оба эти человека за время долгого плавания подружились и пронесли эту дружбу через всю оставшуюся жизнь.

Достаточно сказать, что в«Архиве Русской Революции», Гессена, были опубликованы протоколы допросов адмирала Колчака в Иркутске в 1920 г. На один из вопросов следствия по поводу друзей, Колчак ответил: «Поддерживаю связь с Бяльницким-Бируля». Может быть поэтому моего деда, делегата от города Витебска на Первый Поместный Собор русской православной церкви, который проходил в Москве в 1917-1918 годах, Б.А.Бяльницкого-Бирулю, расстреляли 18 сентября 1918 года как заложника в порядке «красного террора», объявленного большевиками в ответ на покушение на Ленина и убийство руководителя Петроградской ЧК Моисея Урицкого. На этом, мне кажеться, точку поставить нельзя.

Д.Н. Бяльницкий-Бируля, внук

Отец Леонид Виноградов являлся сыном Елизаветы Ивановны Маянской

Священномученик Леонид Виноградов
Память 30 октября ст. ст.

Леонид Александрович Виноградов родился в 1897 году в городе Костроме. Родители его были благочестивы, особенно мать, которая часто в детстве возила его к отцу Иоанну Кронштадтскому. Кронштадтский пастырь произвёл на мальчика такое сильное впечатление, что Леонид твёрдо решил посвятить всю свою жизнь церкви.

Тернист путь каждого, идущего за Христом, и рано Леониду пришлось почувствовать всю его тяжесть. Ему было всего лишь 12 лет, когда он осиротел, и его взяла на воспитание бабушка. Бабушка хотела, чтобы Леонид учился купеческому ремеслу, но иного искала душа мальчика, который один остался во всём мире. Не в богатствах мирских и почестях, но лишь во Христе искал он себе единственное утешение. Бабушка не разделила его душевных устремлений и выгнала Лёню из дома за то, что он не захотел стать учеником купца.

И вновь маленький страдалец вынужден искать себе прибежище. Но Господь незримо благодатно ведёт его по жизни. Свой первый приют Леонид находит в Ипатьевском монастыре, где прожил до совершеннолетия, по достижении которого получил послушание пономаря. Господь незримо посылал юноше всё необходимое для жизни. Здесь, в монастыре, Леонид познакомился со своей будущей женой, очень верующей девушкой из благочестивой семьи.

В 1918 году он женится на ней и получает место псаломщика, через два года его рукополагают в сан диакона. В марте 1924 года Святейший патриарх Тихон рукоположил Леонида в сан священника, и о. Леонид уже в этой степени продолжает свое служение церкви рядом с Кинешмой.

Вскоре его арестовали. Прихожане очень любили своего пастыря, добивались его освобождения, даже ездили в Москву к Калинину. Отец Леонид был освобожден лишь через год, после чего служил в храме с. Панина Костромской области, а затем в храме села Сокольское Ивановской области.

В 1934 году местный исполком постановил снести церковь, где служил о. Леонид и уничтожить обширное кладбище вокруг храма, устроив на этом месте парк для прогулок и увеселений. Протесты верующих привели лишь к тому, что о. Леонида, старосту храма Александру Косулину и члена церковного совета Хионию Сафонову заключили в Кинешемскую тюрьму. Отца Леонида приготовили к семи годам заключения, женщин - к 4 годам.

Летом 1935 года жена о. Леонида ездила в Москву и добилась приёма у Молотова, после чего священник и женщины были освобождены. Освободившись, о. Леонид служил в селе Воронцово Пучежского района. Много раз его арестовывали, предлагая отречься от Бога и снять сан, на что он неизменно отвечал отказом. Последний раз его арестовали 17 сентября 1938 года. Это был седьмой его арест. Отца Леонида приговорили тогда к 4 годам заключения.

Скончался он 12 ноября 1941 года в одном из лагерей Пермской области. Символично то, что жена, поддерживавшая его на всём нелёгком жизненном пути, скончалась через два дня после его смерти.

Наталья Александровна Кривошеева,
старший научный сотрудник
Православного Свято-Тихоновского
Гуманитарного Университета


НОВОМУЧЕНИКИ РУССКОЙ ПРАВОСЛАВНОЙ ЦЕРКВИ —
ЧЛЕНЫ ПОМЕСТНОГО СОБОРА 1917—1918 гг.1

«История Православной Церкви есть прежде всего история её святости. И каждая Поместная Церковь лишь тогда в полной мере осуществляет свое духовное призвание, когда не только являет в своей ограде подвижников православного благочестия, но и прославляет своим соборным волеизъявлением этих подвижников как канонизованных святых. Подвергшаяся в ХХ в. жесточайшим гонениям, которые по своим масштабам и изощренности превзошли гонения первых христиан, Русская Православная Церковь явила христианскому миру великий сонм подвижников православного благочестия, мучеников и исповедников»2.

Значение святости в Церкви было в полной мере осознано Священным Собором Православной Российской Церкви 1917—1918 гг., на котором были канонизированы святитель Софроний Иркутский и священномученик Иосиф Астраханский. 13 (26) августа 1918 г. Священным Собором было принято решение «О восстановлении празднования дня памяти всех святых российских», в котором говорилось о включении в православный месяцеслов всех русских святых, а 21 августа (3 сентября) 1918 г. было принято определение Священного Собора «О порядке прославления святых к местному почитанию». Служба всем русским святым писалась соборянами и после закрытия Собора. После смерти академика Бориса Александровича Тураева эту работу продолжал в течение всей своей жизни член Собора епископ-исповедник Афанасий (Сахаров).

В истории Русской Церкви известны соборы, которые созывались только с целью канонизации святых, — это соборы 1547 и 1549 гг., на которых было прославлено сразу 39 святых. Но в истории Русской Церкви не известны соборы, среди участников которых было бы столько святых, мучеников и исповедников, как среди участников Священного Собора, открывшегося 15 августа 1917 г.

Собор был созван в переломный момент русской истории, спустя три года после повсеместного празднования 1600-летия со дня выхода Миланского эдикта, поэтому трудно было представить, что на Русскую Православную Церковь обрушатся такие гонения, каких не знал мир. Но эти времена наступили. И первым, кто дал оценку происходившим событиям, был именно Священный Собор.

Летом 1917 г. были зверски убиты протоиерей Николай Скворцов и члены его семьи. Начались повсеместные оскорбления священнослужителей. Но с началом октябрьского переворота гонения на духовенство начинает нарастать и носит уже систематический характер. Только в последнее время появились сведения о преследовании митрополита Московского Тихона: в первые дни московских боев, 25 октября, на Троицкое подворье явился отряд для совершения обыска. Эти скорбные дни совпали с величайшим событием в Русской Церкви — восстановлением Патриаршества, но и оно было омрачено расстрелом Московского Кремля. И вновь избранный Патриарх Тихон, готовившийся к интронизации в Троице-Сергиевой Лавре, был подвергнут обыску, причем при обращении к властям, последние заявили, что им ничего не известно. Появляются первые мученики новых времен. Сначала в Петрограде был убит 31 октября 1917 г. протоиерей Иоанн Кочуров, затем спустя полтора месяца отец Петр Скипетров.

Перед открытием Второй сессии Собора выходит знаменитое послание Патриарха Тихона от 19 января 1918 г., известное как послание об «анафематствовании творящих беззакония и гонителей веры и Церкви Православной». Большинство исследователей оценивают это послание как анафематствование большевиков, и хотя большевики отнесли его на свой счет, это не совсем верно. Послание было обращено ко всем «творящим беззакония». «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы», — призывал Патриарх Тихон. Послание было выпущено за 5 дней до выхода знаменитого декрета о «свободе совести».

Открывая первое заседание второй сессии Собора, Патриарх Тихон сказал: «Очень рад, что вы снова собрались сюда, потому что текущие обстоятельства и время, которое мы переживаем, требуют объединения, чтобы мы могли выступать на защиту Церкви Божией совместными дружными усилиями. Вы знаете, что, когда Собор временно прекратил свои занятия, за этот перерыв правительство обратило неблагосклонное внимание на Церковь Божию. Оно выпустило ряд декретов, которые начинают приводиться в исполнение и нарушают основные положения нашей Церкви. Как отнестись к этим декретам, как им противоборствовать, какие меры предпринять — это лучше всего обсудить и решить на Соборе. Посему наступающая сессия Собора, которая, надеюсь на милость Божию, будет благоприятна, кроме текущих задач имеет и специальную задачу: обсуждение того, как отнестись к текущим событиям, касающимся Церкви Божией»3.

Во время всеобщей разрухи и анархии Священный Собор являлся единственным законным выразителем дум и чаяний лучшей части русского народа. Быть может, как никогда в своей истории, Русская Церковь свободно и нелицеприятно оценивала происходящие события с точки зрения как духовной, так и нравственной.

Поэтому первые же заседания второй сессии Собора были целиком посвящены событиям, происходившим в стране. Собор, опасаясь за жизнь Святейшего Патриарха, обратился к нему с просьбой на непредвиденный случай оставить распоряжение о Местоблюстителе Патриаршего Престола. Совет московских приходских общин принял решение об охране Патриарха.

3 (16) февраля 1918 г. Патриарх Тихон сообщил Собору горестную весть о мученической кончине Почетного председателя Собора — митрополита Киевского и Галицкого Владимира (Богоявленского). Это событие потрясло членов Собора. 15 (28) февраля состоялось траурное заседание Собора, посвященное памяти митрополита Владимира. Открывая заседание, Патриарх Тихон сказал: «Ужасное, кошмарное злодеяние, которое совершено было по отношению к Высокопреосвященному митрополиту Владимиру, конечно, ещё долго и долго будет волновать и угнетать наш смущенный дух». И 90 лет спустя это не может не волновать христианскую совесть. Далее Святейший сказал: «Конечно, судя по-человечески, ужасною кажется эта кончина, но нет ничего напрасного в путях Промысла Божия, и мы глубоко верим… что эта мученическая кончина Владыки Владимира была не только очищением вольных и невольных грехов его, которые неизбежны у каждого, плоть носящего, но и жертвою благовонною во очищение грехов Великой Матушки России».

В этот же день было принято «Постановление Святейшего Патриарха Тихона и Священного Синода о деятельности церковно-административного аппарата в условия новой государственной власти», в котором говорилось, что «новые условия церковной жизни требуют от церковных деятелей, особенно местных, чрезвычайного внимания и напряженных усилий для того, чтобы надлежаще и с добрым успехом совершать духовное делание, невзирая на встречаемые препятствия и даже гонения»4, и открыто заявилось, что «Все восстающие на Святую Церковь, причиняющие поругание святой православной вере и захватывающие церковное достояние, подлежат, невзирая на лица, отлучению церковному»5.

Если первой вершиной Священного Собора историки считают восстановление Патриаршества, то второй вершиной явилось заседание, посвященное памяти убиенного митрополита Киевского Владимира.

Промыслительно, что из живших в ХХ в. канонизированных святых Русской Церкви первым был канонизирован Патриарх-исповедник святитель Тихон, а вторым — священномученик митрополит Владимир.

На 104 заседании Собора 15/28 марта 1918 г. было зачитано предложение (подписанное 51 членом Собора) о проведении внеочередного заседания для заслушания списка лиц, подвергшихся гонениям за веру Христову, и предложение Василия Ивановича Зеленцова о необходимых распоряжениях в связи с гонениями на Церковь. Было зачитано также сообщение Соборного Совета о создании на местах особых комиссий, разбирающих случаи гонения за веру, и о том, что все случаи гонений, информация о которых поступила в Собор, обязательно докладываются на общих заседаниях Собора. Соборный Совет также постановил образовать специальную Комиссию для разработки вопросов, связанных с гонениями на Церковь. В состав Комиссии должны войти архимандрит Вениамин, архимандрит Матфей (Померанцев), протоиерей Павел Лахостский, протоиерей Петр Миртов, Георгий Булгаков, Игорь Иванович Беликов, Михаил Федорович Глаголев, Василий Иванович Зеленцов, Николай Николаевич Медведков, Тихон Николаевич Нечаев. Комиссия должна заниматься всеми известными Собору фактами преследований за веру Христову. Особые предложения В. И. Зеленцова, связанные с фактами гонений, передаются во вновь учрежденную Комиссию. Собор утверждает постановление Соборного Совета.

Гонения на Церковь и расправы над священниками являются темой почти всех заседаний третьей сессии. Сессия начинается панихидой по убиенному царю Николаю II и заканчивается чтением на последнем заседании мартиролога новомучеников. Согласно этому списку, к концу занятий Собора 121 член Русской Православной Церкви пострадал за веру; 97 человек были известны по именам; имена 24 оказались неизвестными; 118 человек находилось в заключении. Заканчивая чтение этого мартиролога, секретарь Собора Василий Павлович Шеин указал на неполноту сведений о гонениях. Возможно, в список попала лишь десятая часть мучеников за веру6. Среди новомучеников были названы: митрополит Киевский Владимир (Богоявленский), епископ Тобольский Гермоген (Долганев), епископ Орловский Макарий (Гневушев) и епископ Кирилловский Варсонофий (Лебедев); два архимандрита; восемь протоиереев, в том числе Философ Орнатский, настоятель Казанского собора в Петрограде, и Иоанн Восторгов, настоятель собора Василия Блаженного на Красной площади в Москве; 20 священников; 8 монахов и 7 мирян. Среди новомучеников, чьи имена не были известны, было 7 священников и 18 мирян.

Собор продолжил расследование обстоятельств убийства митрополита Владимира (Богоявленского). На 138-м заседании говорится о создании украинской комиссии для расследования этого убийства. На 139-м заседании сообщается, что 25 июля/7 августа будет совершена панихида об убиенном митрополите. Наконец на 150-м заседании соборная комиссия прекращает свою работу, так как аналогичная комиссия существует в Киеве.

Для облегчения положения Церкви в государстве Собор пытается взаимодействовать с Советом народных комиссаров. На 138-м заседании решается вопрос передачи материалов о гонениях в СНК. На 148-м

заседании ставится вопрос о необходимости дополнить Комиссию о гонениях новыми членами. На 149-м заседании вместо архимандрита Матфея (Померанцева), архимандрита Вениамина, Г. И. Булгакова, И. И. Беликова, Н. Н. Медведкова и Т. Н. Нечаева избраны епископ Тамбовский Зиновий (Дроздов), протоиерей Николай Цветков, протоиерей Сергий Четвериков, граф Димитрий Адамович Олсуфьев, Сер-гей Илиодорович Шидловский и протоиерей Александр Хотовицкий. На 165-м заседании Собор поддерживает ходатайство Совета объединенных приходов Москвы перед СНК о разрешении причащать приговоренных к смерти и о выдаче родственникам тел расстрелянных.

Для поддержки арестованных Собор предпринимал значительные усилия. Так, на 131-м заседании принимается решение направить в Пермь для помощи арестованному члену Собора епископу Андронику (Никольскому) делегацию Собора в лице епископа Серафима (Александрова) и Николая Григорьевича Малыгина. Прекращение железнодорожного сообщения с Пермью делает эту поездку невозможной. Однако позже в Пермь отправляются епископ Василий (Богоявленский) и Алексей Данилович Зверев, в Перми к ним присоединился архимандрит Матфей (Померанцев). В Перми они были зверски убиты, в 2000 г. епископ Андроник и все члены делегации были причислены к лику святых.

Сообщения о расстрелах звучат почти на каждом заседании Собора, среди умученных упоминаются и члены Собора: епископ Тобольский Гермоген (Долганев), Борис Андреевич Бялыницкий-Бируля, Георгий Иванович Полонский. Наконец, на последнем заседании (170-м) зачитывается полный список новомучеников, имена которых были известны к моменту закрытия Собора. Сравнение этого списка с данными ГПУ (организации, по понятным причинам не склонной завышать число расстрелянных) показывает, как мало знала соборная Комиссия по гонениям о подлинных масштабах репрессий. Подготовленный Собором список включает лишь небольшую часть принявших мученическую кончину. Начавшаяся гражданская война весьма затрудняла связь в стране, и многие сообщения не могли дойти до Москвы.

Положение Церкви в государстве значительно осложнилось в связи с выходом в августе 1918 г. Инструкции к декрету от 23 января. Выход Инструкции весьма бурно обсуждался на Соборе. В проекте заявления Патриарха Тихона и Священного Собора в Совет Народных Комиссаров по поводу выхода Инструкции открыто говорилось: «Вот уже более полугода прошло с тех пор, как декретом народных комиссаров от 23 января 1918 г. под заглавием „О свободе совести“ Русская Церковь поставлена в положение не только фактически, но и юридически гонимой»7. Далее в данном обращении излагается история и практика внедрения данного декрета. И наконец, в послании обрисовывается картина после выхода 30 августа Инструкции к данному декрету.

«Итак, последняя „Инструкция“ комиссаров ставит Православную Церковь пред лицом неизбежного исповедничества и мученичества, а российскую коммунистическую власть обрисовывает как власть, сознательно стремящуюся к оскорблению народной веры, очевидно в целях её уничтожения…. Мы уже не взываем, как прежде, ни к национальной истории, ни к общественному благу, ни к отвлеченной идее разделения Церкви и государства, ни к идее истинной, или только условной, политической свободы, ни к праву и справедливости, ни к любви и общечеловеческому братству. За истекшее полугодие все для кого-либо возможные ожидания в этом направлении рассеяны советской властью»8.

Митрополит Арсений (Стадницкий) перед началом обсуждения вышедшей инструкции на закрытом заседании Собора 18 (31) августа 1918 г., сказал: «Мне представляется, что скоро к центру из периферии — провинции — понесутся вопли о творимых ужасах, об оскорблениях религиозного чувства, когда все имущества и храмы будут переданы совдепам, состоящим из людей разных вероисповеданий, и не только христианам. Беспомощные, они будут взывать к нам, они будут обращать свое внимание на Собор, на который возлагалось столько надежд и созыв которого оправдался чрезвычайными обстоятельствами, в которых мы живем. Эти вожделения имеют основу, и если Собор до сего времени существует, то, может быть, в целях Промысла Божия, ожидая момента, когда в нем почувствуется особая надобность. Все наши узаконения рассчитаны на нормальную жизнь <…> все наши узаконения теряют силу, если воцарится порядок, устраняющий земное существование Церкви. И Собору нужно откликнуться, показать, что Собор есть выразитель сознания всей Церкви, мы, как полномочные представители Церкви, должны откликнуться на это беспримерное явление в мировой истории, должны воплотить вожделения, с созывом его связанные, ибо если это явление пройдет мимо нас, то суд истории поставит нам в вину то, что мы не сказали надлежащего слова. Теперь взоры всей Православной России обращены на Церковный Собор, и нам нужно отнестись серьезно к этому явлению. <…> Быть может, теперь и приспело время подвига, исповедничества и мученичества, того подвига, о котором мы только читали, как происходившем в древние времена христианства и в других государствах, подвига, который мы считали в отдаленной возможности, а теперь видим в действительности; мы должны показать на самом деле, что мы христиане. И если покажем это, то покажем пример православному населению, что подвиг нужен. Они ждут примера, слова на подвиг не призовут. <…> Будем верить, что если будут исповедники и мученики, то сила исповедничества и мученичества выше гонения, будем верить, что сила гонений будет посрамлена»9.

И действительно, многие члены Собора стали исповедниками и мучениками. Враждебные Церкви силы сделали все, чтобы выработанные им меры по преобразованию начал церковной жизни не дошли до православного населения, чтобы имена соборян были забыты. Были изъяты и долгие годы хранились в спецхранах материалы о работе Собора, изданные им документы были также недоступны, советские историки всячески старались дискредитировать его деятельность. И эта работа не прошла даром, к сожалению, и сейчас появляются публикации, авторы которых, не разобравшись толком, пытаются судить о его работе, резким оценкам подвергаются и сами члены Собора.

Члены делегации Собора для защиты пред правительством имущественных и иных прав Православной Церкви бесстрашно вступали в борьбу за законные права Церкви. Образованная Комиссия по гонениям на Православную Церковь рассматривала все поступающие с мест сообщения о бесчинствах властей на местах и, как могла, защищала чад Церкви от творимого произвола.

Комиссия по гонениям стала первым архивистом и историком гонений на Церковь. В нее «потекли вопли и стоны о творимых ужасах». В архивах Собора сохранилось несколько томов заявлений с мест, в которых писалась история крестного пути Русской Церкви. Эта история писалась соборянами и после закрытия Собора, члены делегации Высшего церковного управления для защиты пред правительством имущественных и иных прав Церкви, в которую входили соборяне, продолжали собирать сведения до августа 1919 г. Журнал заседаний Делегации и документы к нему были предъявлены святителю Тихону как «вещественное» доказательство его вины. Деятельность Делегации прекратилась только после ареста её главных членов: Николая Дмитриевича Кузнецова и Александра Дмитриевича Самарина, которых Ревтрибунал приговорил к высшей мере наказания — расстрелу (который был заменен длительным сроком заключения, позднее оба они умерли в ссылках).

В определении Собора от 5 (18) апреля 1918 г. «О мероприятиях, вызываемых происходящим гонением на Православную Церковь» устанавливалось совершать поминовение «всех усопших в нынешнюю годину гонений исповедников и мучеников» в день памяти священномученика Владимира 25 января (если этот день воскресный) или ближайшее за ним воскресенье. Это постановление Священного Собора, как никакое другое, выражало требование христианской совести. Члены Собора исполнили это определение, проведя богослужение, посвященное памяти первых новомучеников ХХ в. и огласив первый мартиролог. Для многих неисполнение этого определения Священного Собора воспринималось как церковный и личный грех. Для священнослужителей поминовение умученных и молитва за заключенных влекли за собой смертный приговор или длительное заключение в концлагерь. В 1992 г. Архиерейский Собор восстановил празднование Собора новомучеников и исповедников Российских (хотя, надо сказать, это празднование никто не отменял), в этот день празднуется память уже прославленных поименно новомучеников и исповедников, среди которых и 50 имен членов Собора 1917—1918 гг. На последнем заседании Собора будущий священномученик Сергий (Шеин) — секретарь Собора, тогда ещё Василий Павлович Шеин — зачитал список первых новомучеников, согласно которому, к концу занятий Собора 121 член Русской Православной Церкви пострадал за веру: 97 человек были известны по именам, имена 24 оказались неизвестными; 118 человек находилось в заключении. Заканчивая чтение этого мартиролога, секретарь Собора В. П. Шеин указал на неполноту сведений о гонениях, среди них не были известны имена всех первых мучеников — членов Собора. Во время работы Собора мученически погибли следующие члены Собора: митрополит Киевский Владимир, архиепископ Андроник (Никольский), архимандрит Варлаам (Коноплев), члены Соборной комиссии по расследованию обстоятельств мученической кончины архиепископа Андроника архиепископ Василий (Богоявленский), архимандрит Матфей (Померанцев), миссионер Александр (Зверев), мученичеки погибли епископы Гермонен (Долганев), Ефрем (Кузнецов), Иоанн (Левицкий), протоиереи Иоанн Шарин и Николай Брянцев, миряне Александр (Ница), Георгий Полонский, Борис Бялиницкий-Бируля, миссионер Николай Варжанский и ещё «их же имена Ты, Господи, веси». Немало было арестовано членов Собора и во время его работы. Собор, как мог, помогал своим исповедникам; среди них: 1) мирянин Карташев Антон Владмимирович (был арестован сразу после октябрьского переворота), 2) епископ Нестор (Анисимов) — арестовывался несколько раз во время работы Собора, 3) протоиерей Николай Павлович Добронравов, 4) епископ Прокопий (Титов), 5) архиепископ Митрофан (Симашкевич), 6) епископ Сильвестр (Ольшевский), 7) мирянин Клевезаль Владимир Павлович, 8) мирянин Маршан Петр Андреевич, 9) священник Кудрявцев Сергей Николаевич, 10) священник Андриевский Иоанн Филиппович, 11) мирянин-крестьянин Арапов Александр Иванович, 12) протоиерей Краснов Леонид Матфеевич, 13) мирянин Иванцов Сергей Николаевич, 14) священник Шарин Иоанн Сергеевич, 15) протоиерей о. Спасский Георгий Александрович и ещё неизвестные нам соборяне.

Во время работы Собора в апреле 1918 г. было начато Московским ревтрибуналом следственное дело против Патриарха Тихона, переданное потом во Всероссийский трибунал. Одновременно было заведено и следственное дело против членов Высшего Церковного Управления. Судьба многих членов ВЦУ неизвестна и поныне.

В Николо-Кузнецком храме ежедневно поминаются имена новомучеников и исповедников, пострадавших в данный день в годы гонений, хранящиеся в базе данных, содержащей, сведения примерно о 30 тысячах пострадавших, из них сведения и о пострадавших соборянах, которые составляют половину участников Священного Собора. В настоящее время известно, что около 300 (из 600) членов Собора были расстреляны, умерли в ссылках, прошли лагеря и ссылки, тюремные заключения, о многих же не осталось никаких сведений.

В 1989 г. Патриарх Тихон был прославлен в лике святых, спустя два года были причислены к лику святых митрополиты Владимир и Вениамин (Казанский), до 2000 г. из вновь обретенных святых каждый второй был членом Собора 1917—1918 гг.

К настоящему времени в поименный список новомучеников и исповедников Российских внесены имена 50 членов Собора. Таким образом, каждый десятый член Собора уже причислен к лику святых.

Теперь в епархиях собирают сведения о пострадавших священнослужителях, но многие миряне — истинные служители нашей Церкви в этих списках не указаны. Судьбы многих членов Собора, особенно мирян, совершенно неизвестны. В некоторых случаях мы знаем о судьбе одного или двух соборян из целой епархии. Во многих случаях известен только факт мученической кончины, или ареста, или заключения без каких-либо подробностей, ибо мартирологи не дают никаких сведений о пострадавших.

Известно, что каждый второй соборянин прошел крестный путь, но пострадавших было гораздо больше. Члены Собора сохраняли свои полномочия до созыва следующего Собора, но лишь несколько человек из оставшихся в живых приняли участие в работах Архиерейского Собора 1943 г. и Поместного Собора 1945 г.10

Поэтому наш христианский долг собрать сведения о всех членах Священного Собора 1917—1918 гг. Эта работа под силу только соборной деятельности Церкви.

В июне 1919 г. праздновалась впервые память Всех святых, в земле Российской просиявших. Святитель Тихон раскрыл смысл для христианина поклонения святым: «В службах церковных святые Божии нередко называются звездами путеводными. Как по звездам небесным в мраке ночном путники направляют свой путь, так и мы, ныне сбившись с истинного пути, должны направлять путь свой, взирая на этих небесных человеков, с вторых небес мерцающих и указующих нам, какого пути нам держаться. И святители и правители, и воины и мирные жители, и богатии и убозии, и монахи и мирские люди, и старцы и юноши, и девы и жены — все в сонме русских святых найдут себе наставников и руководителей, лишь бы не ленились взирать на жития их и подражать им. И к этому нас ныне и призывает Церковь»11.

1 Публикация осуществляется в рамках исследовательского проекта РГНФ 08-01-00106а.

2 Канонизация святых в ХХ веке. М., 1999. С. 3.

3 Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917–1943: Сб. в 2 ч./ Сост. М. Е. Губонин. М.: ПСТБИ: Братство во имя Всемилостивого Спаса, 1994. (Материалы по новейшей истории Русской Православной Церкви). С. 85–86.

4 Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти, 1917–1943. С. 96–99.

5 Там же.

6 Так, Собор не знал о мученической кончине еп. Андроника (Никольского), убитого 20 июня 1918 г.

7 ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 162. Л. 5.

8 Там же.

9 ГАРФ. Ф. 3431. Оп. 1. Д. 156. Л. 73–75.

10 См.: Патриарх Сергий и его духовное наследство. М., 1947. С. 325.

11 «Да будем союзом любве связуемы»: Неизвестные проповеди святителя Тихона, Патриарха Московского и всея России./ Публ. и ком. И. Н. Жияновой. // Богословский сборник. Вып. 12. М., 2003. С. 307–310.

ИЩУ РОДСТВЕННИКОВ ПО ЛИННЕИ БЯЛЫНИЦКИХ-БИРУЛЯ

МОЙ ПРАПРАДЕД
АНДРЕЙ СИМПЛИЦИАНОВИЧ БЯЛЫНИЦКИЙ-БИРУЛЯ

Дворянин, помещик Витебского уезда. Владел имением Новое-Королево , Коллежский асессор , был действительным членом Витебского Статистического комитета, членом учетного комитета Витебского отделения Государственного банка(по выдаче ссуд под соло-вексели), членом Витебского губернского Лесохранительного комитета. Построил в своих владениях одну из первых метеостанций

МОЙ ДВОЮРОДНОЙ ПРАДЕД
АЛЕКСЕЙ АНДРЕЕВИЧ БЯЛЫНИЦКИЙ-БИРУЛЯ


Родился в 1864 г., высшее образование получил в Петербургском университете; неоднократно посещал биологическую станцию на Соловецких островах. Состоял зоологом в зоологическом музее Императорской Академии Наук. В 1899 г. принял участие в шпицбергенской экспедиции; в 1900 - 03 годах сопровождал полярную экспедицию барона Толя в качестве зоолога.



МОЙ РОДНОЙ ПРАДЕД
БОРИС АНДРЕЕВИЧ БЯЛЫНИЦКИЙ-БИРУЛЯ

Родился в 1875г. в семье землевладельца в с.Королево Королевской волости Витебского уезда. Имел университетское образование. До 1917г. служил уездным членом Витебского окружного суда, являлся мировым судьей. Затем служил земским начальником. Проживал во второй части г.Витебска. Был женат, жена – Елена Фоминична.
Из материалов
Новомученики и Исповедники Русской Православной Церкви XX века
(с) Православный Свято-Тихоновский Богословский Институт (с) Братство во Имя Всемилостивого Спаса

Бялыницкий-Бируля Борис Андреевич
ГодРождения=1875
МестоРождения=Витебская губ., Витебский у., с.Королево
член Священного Собора, член Витебского Епархиального управления
Родился в семье землевладельца. Его отец Андрей Симплицианович с 1863г. являлся
действительным членом статистического комитета Витебской губ., а также заведывал
единственной метеостанцией в губернии
Бялыницкий-Бируля Борис Андреевич, участник Собора 1917-1918гг. (рис.Богдановича)
ПЕРИОДЫ ЖИЗНИ[до 1917г.] [2]
Образование
Новороссийский университет
МестаПроживания
Витебск
ГодНачалаПроживания=1902
ГодОкончанияПроживания=1917
Окончил университет и в 1902г. поступил на должность кандидата в Витебском окружном
суде, а в 1905г. стал секретарем Витебского окружного суда.
С 1908г. Борис Андреевич служил городским судьей 1-го участка Витебска,
а с 1912г. - губернским земским гласным от Витебского уезда и гласным Витебской
городской Думы. С июня 1917г. Борис Андреевич работал уже не в судебном ведомстве,
а юрисконсультом в союзе домовладельцев
Служение
Священный Собор Российской Православной Церкви 1917-1918гг.
Должность=член Священного Собора от Полоцкой епархии
ГодНачалаСлужения=1917
ГодОкончанияСлужения=1918
В июле 1917г. он был избран делегатом от мирян Полоцко-Витебской епархии на
Поместный Собор Российской Православной Церкви
МестаПроживания
Витебск
ГодОкончанияПроживания=1918
Борис Андреевич работал преподавателем законоведения и состоял в Витебском
городском учительском союзе.
После принятия 20 января 1918г. Декрета от отделении Церкви от государства,
реакцией простых людей на этот закон был грандиозный Крестный ход, прошедший
в Витебске в праздник Сретения Господня - 15 февраля 1918г. В нем участвовало
до 10 тысяч человек.
17 февраля 1918г. около 500 человек собралось в Архиерейском доме на религиозные
чтения. Был прочитан доклад на тему: "О житейских невзгодах и как с ними бороться".
После окончания доклада несколько красногвардейцев вошли в Архиерейский дом и
открыли беспорядочную стрельбу, в результате чего в нескольких местах была
прострелена икона Спасителя.
В ночь с 17 на 18 февраля 1918г. по распоряжению ревкома были арестованы ключарь
Витебского кафедрального Николаевского собора протоиерей В.Томковид и эконом
Архиерейского дома протоиерей о.Иоанн Овсянкин. В поисках пулемета, якобы
установленного на соборной колкольне, красногвардейцы обыскали квартиры
арестованных, Архиерейский дом и Крестовую домовую церковь, но ничего не нашли.
Тот факт, что красногвардейцы в шапках, с оружием в руках вошли в алтарь и
прикасались к святыням, вызвал всеобщее возмущение и побудил к действиям в защиту
веры.
Белорусский полк взял на себя охрану Николаевского собора и Архиерейского дома.
5-й Сибирский и Литовский полки потребовали от ревкома прекратить нападения на
церкви.
Рабочие и служащие железной дороги собрались на митинг, на котором составили обращение
в адрес ревкома, потребовав наказать виновных в незаконном обыске Архиерейского
дома и кощунстве в Крестовой церкви.
Борис Андреевич принял активное участие в съезде духовенства
Полоцко-Витебской епархии, сделав 14 июня 1918г. доклад на тему: "О положении
Церкви при новых условиях жизни". Главной мыслью доклада была объединительная
роль Церкви, как никогда проявившаяся во времена испытаний.
В итоге Борис Андреевич был избран сверхштатным членом Витебского епархиального управления, что было знаком
признания его церковных заслуг
Аресты
Витебск
ГодАреста=1918
ДеньАреста=8
МесяцАреста=7
ОбвинениеПриАресте="подозрение в контреволюционных действиях"
8 июля 1918г. в Витебске в числе других священнослужителей были арестованы
деятельные организаторы православной жизни в Витебске -
член Витебского епархиального управления делегат Поместного Собора Борис
Бялыницкий-Бируля и член церковно-народного попечительства при Николаевском кафедральном
соборе председатель Витебской городской думы врач - престарелый Федор Григорович.
Они были помещены в Витебскую тюрьму.
Основанием для ареста явилось заявление председателя Витебского Губисполкома
о существовании Белорусской Рады в г.Витебске.
Вскоре был арестован делегат Поместного собора и одновременно председатель
приходского совета Христо-Рождественской церкви Георгий Полонский,
будучи уполномочен епископом Пантелеимоном ходатайствовать перед ГубЧк об
освобождении арестованных.
22 июля 1918г. епископ Двинский Пантелеимон (Рожновский), сознавая, что ему
также грозит арест, тем не менее письменно обратился с ходатайством в Губ ЧК
об освобождении невиновных.
В Губернскую ЧК также поступали многочисленные ходатайства от коллективов
предприятий и организаций с просьбами об освобождении арестованных.
В одном из таких ходатайств, составленном от имени 800 человек, входящих
в кондукторский профсоюз железной дороги, Георгий Полонский, Борис Бялыницкий-Бируля
и Федор Григорович именуются выдающимися общественными деятелями города
Витебска.
Епископ Двинский Пантелеимон обратился также к св. Патриарху Тихону с просьбой
оказать содействие в освобождении членов Собора от Полоцкой епархии, о чем
было сообщено на Соборе.
27 июля 1918г. Витебская ГубЧК заявила о существовании в Витебске
контрреволюционной организации, членами которой, якобы являлись арестованные
Борис Бялыницкий -Бируля, Георгий Полонский и Феодор Григорович
Осуждения
Витебская губернская ЧК
ГодОсуждения=1918
ДеньОсуждения=12
МесяцОсуждения=9
Приговор=высшая мера наказания - расстрел
Обвинения предъявлено не было. В своем заявлении в Витебскую ЧК 10 августа
1918г. Борис Андреевич засвидетельствовал о том, что он невиновен:
"Пятая неделя проходит, как я заключен в тюрьму и до сих пор меня не
допрашивают и не объявляют, за что я арестован... Я никогда не позволял
себе выходить из пределов законности и поэтому я уверен в своей невиновности
перед властью. Как член Всероссийского Поместного собора, я принимал
деятельное участие в устроении Православной Церкви"
В своем совместном обращении на имя Витебской ГубЧК Борис Бялыницкий-Бируля,
Феодор Григорович и Георгий Полонский утверждали:
"Мы страдаем совершенно невинно за чужие грехи, а, может быть, и по клевете.
Нам очень тяжело нести страдания за то, чего мы никогда не делали... ".
К осени 1918г. стало ясно, что арестованных освобождать не намерены
МестаЗаключения
Витебск, тюрьма
ГодНачалаЗаключения=1918
ДеньНачалаЗаключения=8
МесяцНачалаЗаключения=7
ГодОкончанияЗаключения=1918
ДеньОкончанияЗаключения=12
МесяцОкончанияЗаключения=9
Кончина
1918
ДеньСмерти=12
МесяцСмерти=9
ПричинаСмерти=расстрел
МестоСмерти=Витебск, около Духовского оврага
МестоЗахоронения=Витебск, урочище "Мазурино" на окраине города, братская могила
Несмотря на отсутствие предъявленного обвинения, в ночь с 11 на 12 сентября
1918г. Феодор Григорович, Борис Андреевич Бялыницкий-Бируля и Георгий Иванович
Полонский были расстреляны.
На 169 заседании Собора было объявлено, что расстреляны члены Собора
Бялыницкий-Бируля Б.А. и Полонский Г.А., "которые были взяты заложниками и
в ответ на убийство Урицкого и ранение Ленина".
Из местной газеты "Голос бедняка":
"В ночь с 11-го на 12 сентября Чрезвычайной Комиссией расстреляны
гр.гр.Григорович (доктор), Полонский и Борис Бялыницкий-Бируля: обвиняемые
в контрреволюционной деятельности и антисоветской агитации в деревнях.
Это ответ красного Витебска на убийство т.т.Володарского и Урицкого и
на покушение на Великого учителя - т.Ленина"
Реабилитация
ДатаРеабилитации=2005 05 27
КемРеабилитирован=Прокуратура Витебской обл.
ПоКакомуГодуРеабилитация=1918
Публикации
1Известия ВЦИК. 1918. 18 сентября. N 202(466).
С.4.
2Деяния Священного Собора Российской Православной Церкви 1917-1918гг. (Документы.
Материалы. Деяния I-XVI). М., 1994. Репр. воспр. изд. 1918г. Т.1.
С.64.
Заявитель
священник Владимир Горидовец, член комиссии по канонизации святых Белорусской Православной Церкви
Использованы данные:
Архив УКГБ Республики Беларусь по Витебской обл. Д.24818-П.



БЯЛЫНIЦКIЯ-БIРУЛI, шляхецкi род герба «Бялыня (на блакiтным полi белы паумесяц рожкамi угору, памiж iмi залаты крыж, вышэй — страла вастрыём угору), уладаннi якiх былi Вiцебскiм i Аршанскiм паветах. Першым у дакументах згадваецца Гаврыла Сямёнавiч Бiруля, якi у час Лiвонскай вайны 1558—- 83 быу ротмiстрам казацкай харугвы у войску С. Баторыя (1572—81). Магчыма, род паходзiць ад вiцебскiх баяр Харковiчау , бо у 1635 Ян Бiруля (верагодна, сын Гаурылы) названы Харковiчам. У Гаурылы былi яшчэ. 3_сыны: Раман, - Самуэль i. Аляксандр Ад радавога маёнтка Бялынiчы (сучасная в. Бялынавiчы Вiцебскага р-на) яны. звалiся Ь-Б. Валодалi таксама Навасёлкамi каля Бялынавiч, Зачарнiччам, Тулавам i iнш. Нашчадкi Самуэля валодалi маёнткамi каля мяст. Бялынiчы Аршанскага пав., што парадзiла падание пра iх паходжанне з гэтых мясцiн. ЛЕт.: Оршанский. гербовник. Витебск, 1900. В. Л. Насевiч. ПОЛНАЯ ИНФОРМАЦИЯ НА САЙТЕ http://bialynickiy-birula.narod.ru

Бялыницкий-Бируля Алексей Андреевич

Родился 10.1864, с.Королево Витебский у. Витебская г.; Ст.Зоолог Зоологического музея АН СССР, проф.ЛГУ. Проживал: Ленинград, Университетская наб. 5-21.
Арестован 14 ноября 1930 г.
Приговорен: Тр.ПП ОГПУ в ЛВО 10 февраля 1931 г., обв.: 58-11.
Приговор: 5 лет концлагеря, конфискация Реабилитирован 30 июня 1989 г.

Источник: Архив НИЦ "Мемориал" (Санкт-Петербург)

Бялыницкий-Бируля Станислав Францевич

Родился в 1900 г., д. Пуперов, Слуцкий р-н; поляк; образование высшее; б/п; директор, крестьянская организация. Проживал: Барановичская обл., г. Новогрудок.
Арестован 20 сентября 1939 г.
Приговорен: , обв.: 8-38 УК БССР - социально опасный элемент.
Приговор: освоб. 07.12.39 Реабилитирован 4 декабря 1939 г. Новогрудский ГО УНКГБ

Источник: Белорусский "Мемориал"

Маянский Александр Иванович

Родился в 1872 г., г. Костромы; инвалид-пенсионер. Проживал: г. Горького.
Арестован в 1932 г.
Приговорен: , обв.: 58-10.
Приговор: 1мес.

Источник: Книга памяти Нижегородской обл.

Маянский Дмитрий Иванович

Родился в 1877 г., г. Костромы.; Инспектор кредитов Томского отделения Госбанка.. Проживал: г. Томске..
Арестован 10 октября 1937 г.
Приговорен: , обв.: в участии в «Польской организации Войсковая»..
Приговор: ВМН Расстрелян 26 октября 1937 г. Реабилитирован 7 мая 1959 г.

Источник: Книга памяти Костромской обл. - подготовительные материалы

Маянский Дмитрий Иванович

Родился в 1877 г., Кострома; русский; образование среднее; б/п; Томское отделение Госбанка, инспектор кредитов. Проживал: Томск.
Арестован 10 октября 1937 г.
Приговорен: 15 октября 1937 г., обв.: "Союз спасения России".
Приговор: расстрел Расстрелян 26 октября 1937 г. Реабилитирован 7 мая 1959 г.

Источник: Книга памяти Томской обл.

Алексеевский. Вы не можете ли сказать, кто из состава этой экспедиции в настоящее время жив и находится с вами в сношениях?

Колчак. Теперь все сношения со всеми у меня порвались. Барон Толль погиб вместе с Зеебергом, д-р Вальтер умер, [7] с зоологом Бируля я до войны постоянно поддерживал связь; где теперь Бируля, — я не знаю. Затем был еще один большой приятель, товарищ по экспедиция, Волосович{3}, который потом стал геологом; где он находится теперь, — я тоже не знаю. Из офицеров там был Коломийцев, он, кажется, здесь, в Иркутске. Виделся я с ним, когда в 1917 г. он опять уходил к устью Лены. Экспедиция ушла в 1900 году и пробыла до 1902 года. Я все время был в этой экспедиции. Зимовали мы на Таймыре, две зимовки на Ново-Сибирских островах, на острове Котельном; затем, на 3-й год, барон Толль, видя, что нам все не удается пробраться на север от Ново-Сибирских островов, предпринял эту экспедицию.

В это же время, 1568 года января 18 дня, козаки, по словам малороссийского летописца, под предводительством славного наездника и сильного воина Бирули Мадского, впервые сделали сильное нападение на московское войско [4]. Очевидно, малороссийский летописец разумеет здесь действие козаков во время Ливонской войны Польши с Россией при царе Иване Грозном. Но сколько известно из других источников, в самом начале 1568 года козаки участвовали вместе с поляками и гетманом Ходкевичем в осаде московской крепости Улы. Они наняты были для этой войны самим гетманом, но, по его же собственным словам, дошли только до рва крепости и потом бежали от нее. Впрочем, также точно вели себя в это время и сами поляки [5]. О действиях в других местах козаков этого времени ничего неизвестно.

Война продолжалась, но наконец показалась тягостною для обеих сторон. Начались переговоры о мире. Военные действия приостановились; однако же мирные переговоры не помешали Иоанну тихо и мирно продолжать наступательные меры, обнаружившие его планы на дальнейшие завоевания в Литве. Так, при озере Усвяте и при устье Улы, впадающей в Двину, устроены крепости .
Узнав об этом, Витебский воевода Станислав Пац, в Январе 1568 г., послал под начальством Бирули, войско, которое грабило пограничные замки – Усвят и Велиж; 16 Января захватили под Велижем кн. Петра Головина и доставили его в Витебск .
27 Сентября 1568 г. Шереметьев, Бутурлин и Сабуров, предводительствуя сильными отрядами, при которых находилось и 6 тысяч Татар, осадили Витебск; жители, узнав о жестокостях Татар, скрылись в замке. Туда бросили огонь, от которого загорелся город; но воевода Пац сделал вылазку и, отбив осаждающих, погасил огонь. Чрез три дня воеводы отступили .
В 1576 г. на Польский престол избран Стефан Баторий. Начиная войну с Иоанном, Баторий издал манифест к народу Русскому; объявил что извлекает меч на царя Московского, а не на мирных жителей, коих будет щадить, миловать во всяком случае. Сказал и сделал: никогда война не бывала для земледельцев и граждан тише, человеколюбивее .

Наблюдательный член экспедиции зоолог А. А. Бялыницкий-Бируля оставил и лестные, и своеобразные личные впечатления о Колчаке, как о молодом «человеке, очень начитанном», строгом к подчиненным, со своеобразным отношением к животным, с которыми полярникам приходилось трудиться вместе. «Лейтенант-гидрограф, придирчивый к матросам, с собаками был и вовсе строг, а дикого зверя и птиц рассматривал лишь через прорезь своего винчестера. В поездках с Толлем он впервые полюбил лающую и скулящую братию и под конец даже сам уговаривал Толля не убивать больных собак, класть их на нары — авось отлежатся. А в усатых моржей прямо-таки влюбился и на мушку не брал».

Поскольку на шхуне из-за состояния льдов не удалось пробиться к северу от Новосибирских островов, Э. В. Толль принял решение с магнитологом Ф. Г. Зебергом и двумя каюрами пробиваться пешком. Он стремился туда, так как верил в возможность существования легендарной Земли Санникова — еще не открытого северного материка. Остальным же членам экспедиции из-за того, что кончались запасы продуктов, предстояло пройти от земли Беннетта южнее, вести исследования, а в дальнейшем вернуться в Петербург. Экспедиция оставила для Толля в условленных местах запасы продовольствия: он намерен был со своими спутниками вернуться к устью Лены самостоятельно. Предпринял эту благородную, но крайне рискованную попытку барон Толль весной 1902 г.

Бялыницкий-Бируля

(Алексей Андреевич) — русский зоолог, родился в 1864 г., высшее образование получил в С.-Петербургском университете, где изучал преимущественно зоологию и ботанику, причем неоднократно посещал биологическую станцию на Соловецких островах. В 1891 г. отправился с научной целью в Закавказье. С 1893 г. состоит зоологом в зоологическом музее Имп. акад. наук. В 1899 г. в качестве натуралиста принял участие в Шпицбергенской экспедиции, в 1900—1903 гг. сопровождал полярную экспедицию барона Толя. Научные исследования Б.-Бирули касаются преимущественно систематики, морфологии и зоогеографии беспозвоночных животных и в особенности паукообразных.

СЕНТЯБРЯ 1568 ГОДА. Витебские казаки во главе с атаманом Бирулем отбили у московских войск Усвят и Велиж.

На картинных выставках
Выставку «передвижников» посетили Великая Княжна Мария Павловна, Великий Князь Дмитрий Павлович и принц шведский Вильгельм.
На выставке куплены в Третьяковскую галерею картины Бялницкого-Бирули и Никифорова.
На выставке «союза русских художников» куплен две картины Бенуа и по одной картине Середина, Серов и Виноградова – в ту же галерею.

Третьяковская художественная галерея приобрела на передвижной выставке картины Беленицкого, Бируля и Никифорова, а на выставке союза русских художников - портрет Петра Великого, кисти Серова, и картины Сергея Виноградова и Середина.

Н. Семпер (Соколова)
Портреты и пейзажи

Частные воспоминания о XX веке

"Эти записки предназначены для возможного читателя XXIII века, интересующегося нашей эпохой (если человечество будет жить и читать). Я не касаюсь мировых событий и великих людей - о них историки напишут немало. <...> Я только среднего уровня "свидетель перемен", так сказать фотограф от литературы, решивший заснять свое ближайшее окружение. <...> Мне жаль всех живших, навсегда утративших имя, бесследно утонувших в потоке истории "от Ромула до наших дней". Каждая личность - фасетка, зеркальце, отражающее действительность" - так писала в предисловии к своим обширным воспоминаниям Наталья Евгеньевна Семпер (Соколова) и была неправа только в одном - "свидетелем перемен среднего уровня" ее назвать никак нельзя.

Потомок старинных московских семей (родственники по отцу - фабриканты и меценаты братья Поляковы), дочь театрального художника Евгени Соколова и балерины Большого театра Татьяны Эверт, она и сама была личностью необыкновенно одаренной - владела многими европейскими и восточными языками, прекрасно знала философию и культуру Востока, писала стихи, рисовала. И все же самым главным ее талантом был талант любви к жизни - к путешествиям, новым знакомым, ярким краскам и тому тайному, сокровенному, что незримо руководит человеческими судьбами.

Когда читаешь воспоминания

Н. Е. Семпер, не оставляет удивительное ощущение: казалось бы, перед тобой проходит жизнь, своими основными вехами мало чем отличающаяся от жизни многих интеллигентов, родившихся в начале века, - детство с обязательной рождественской елкой, революция, трудный быт, коммуналки, новые порядки, попытка найти свою нишу среди всеобщей "коммунизации", репрессии, коснувшиеся близких, собственный арест, лагерь... - и вместе с тем это какая-то фантастическая феерия; сквозь "портреты" и "пейзажи" проступают черты романа, ибо Н. Е. обладала особенным даром - в каждом явлении жизни видеть сюжет, в каждом встретившемся человеке - абсолютную его уникальность.

Тюрьма и лагерь не только не сломили эту маленькую хрупкую женщину, но сделали ее еще более неуязвимой ("Работу я люблю, а природа в лагере была замечательная. А какие разнообразные лица!"). Воспоминания Н. Е. об этом периоде составляют невольный контраст рядом с уже известными образцами женской лагерной прозы, скажем, Евгении Гинзбург и женщин ее круга. Н. Е. вышла из совсем иной среды, никакого внутреннего счета, обид и комплексов по отношению к режиму у нее не было и иллюзий тоже; но главное - идеологическое отношение к жизни вообще было ей глубоко чуждо (может быть, именно поэтому в мозаике ее "свидетельств" сцены раскулачивания или строительства канала "Волга-Москва" производят очень сильное впечатление). "Я допускаю возможность существования разумной космической силы, определяющей ритмы жизни, - писала Н. Е. - Нужна была кардинальная перемена, и она явилась в форме ареста". Жажда "кардинальной перемены" была связана и со многими сложными обстоятельствами личной жизни: смерть отца, проблемы профессионального характера и -

главное - зашедшие в тупик многолетние близкие отношения с писателем Сигизмундом Кржижановским, человеком, который по эмоциональному складу был полной противоположностью Н. Е., но покорил ее оригинальностью своей личности, блистательным интеллектом и... хрупкостью и незащищенностью своего существования.

Он умер в 1950 году, оставив после себя слова: "С сегодняшним днем не в ладах, но меня любит вечность". Наталью Евгеньевну посадили в 1949-м,

и она прожила потом еще очень долгую жизнь. После освобождения из лагеря зарабатывала на жизнь уроками иностранных языков, рефератами дл ИНИОН АН, графическими

работами. Близкий друг мемуаристки Елена Дислер вспоминает, что

Н. Е. "всегда предпочитала материальные трудности - "хомуту", и поэтому

нигде не служила", а вообще считала,

что "прожила жизнь счастливого человека, полную в молодости интересных встреч, катастроф, обретений, потерь... прожила так, как хотелось, несмотря на материальные и житейские препятствия".

"Неуязвимый эльф" - так называла она себя и вслед за ней ее друзья.

Автограф воспоминаний Н. Е. Семпер (Соколовой) хранится в Рукописном отделе Литературного музея. Мы публикуем лишь отдельные главы. Благодарим сотрудников музея,

которых связывали с Н. Е. долгие дружеские отношения, за содействие в публикации.

&IGRAVE;. &AGRAVE;. &AUML;&AGRAVE;&ACIRC;&UCIRC;&AUML;&ICIRC;&ACIRC;, &ARING;. &AUML;. &OSLASH;&OACUTE;&AACUTE;&EGRAVE;&IACUTE;&AGRAVE;

Театр с большой буквы

(Воспоминания о Е. Г. Соколове, 1880-1949)(Воспоминания о Е. Г. Соколове, 1880-1949)

- Что ты любишь больше всего на свете?

- Театр с большой буквы.

- Что это, Шиллер, Шекспир?

- Нет. Это серьезное отношение к делу: автор, композитор, художник, режиссер, актеры, электрики, рабочие сцены - все должны делать всё добросовестно, будь то трагедия Шекспира или оперетка "Певец из месткома". Театр - искусство, в искусстве нет места халтуре.

Отец работал крепко, грамотно, хорошо, всецело отдаваясь любимому делу; он был декоратором по призванию, оформлял трагедии и комедии, оперы и оперетты - всего до трехсот постановок за пятьдесят лет. Сперва изучал эпоху и пьесу, потом делал точные живописные эскизы или макеты, в мастерской писал декорации сам, размашисто и увлеченно, с одним или двумя малярами при горшках с красками. Он мог пропадать в театре с утра до ночи и с ночи до утра, потому что был силен, вынослив и все давалось ему легко. Он ни разу в жизни не подвел премьеру, чувство долга перед театром преодолевало все препятствия; однажды по каким-то техническим причинам занавес-задник третьего акта не был готов к началу спектакля. Пока шел первый и второй акт, отец дописал поле и небо, сырой пейзаж подвесили в антракте; клеевая краска, подсыхая, начала сильно высветляться, и на глазах у зрителей погода разгулялась, на голубом небе растаяли серые облака. Публика была поражена непонятным "трюком", но это был не трюк, а риск. Всякое бывало - и накладки, и неудачи, но по вине художника спектакль никогда не отменялся. Эффектные, яркие декорации зрители часто встречали аплодисментами при открытии занавеса, отца вызывали на премьерах на сцену.

Евгений Соколов - так он всегда подписывался и представлялся (ему не нравилось отчество) - родился в Москве в ночь с 21 на 22 апреля 1880 года в семье служащего Гаврилы Викторовича Соколова, родом из мелкопоместных дворян Новгородской губернии. Его мать, Ольга Федоровна Симбирская, встала из-за преферанса в 12 часов ночи, почувствовав, что пора, ушла в спальню; вызвали повивальную бабку, и вскоре легко родился мальчик. Произошло это в маленькой квартирке у Каммер-Коллежского вала, где тогда ютились деревянные домишки Тверской заставы и текла меж огородов речка Синичка. Рядом возвышался недавно построенный Александровский вокзал, и там же начиналась 2-я Брестская улица. На ней стоял трехэтажный кирпичный дом и амбары купцов Поляковых. Сестра матери отца, Евдокия Федоровна Симбирская, была замужем за Василием Александровичем Поляковым, одним из братьев - основателей большой Знаменской мануфактуры. Г. В. Соколов умер очень рано, мать скоро вышла замуж, и маленького Женю взяли к себе дядя и тетка; он воспитывался вместе с двоюродным братом Сашей.

Отец вырос в богатой гостеприимной семье, на лоне природы. В. А. Поляков увлекался сельским хозяйством, купил на свой пай запущенное имение Малахово в Тульской губернии и привел его в образцовый порядок. Он занимался полеводством и садоводством, поставлял овощи и первосортные семена в Москву (кстати, никто теперь не помнит, что он первый вывел черноплодную рябину). За столом у Поляковых почти всегда - двадцать человек родственников и гостей; всего - полная чаша; для мальчишек - изобилие и раздолье: овощи, фрукты, ягоды, варенье, мясо и молосина - сколько угодно; игры и гуляние летом и зимой, свобода; но В. А. был строг, за крайние шалости порол обоих собственноручно. Саша любил читать, Женя дружил с деревенскими ребятами, увлекал их своими затеями: сами построили остров на пруду, насыпали землю, посадили дерн и цветы. Полжизни провел отец в Малахове, и даже я побывала там ребенком в 1916 году, - помню лошадей, коляску, много взрослых и веселый смех.

Поляковы рано заметили, что Женя любит рисовать, умеет мастерить. Сашу отдали в гимназию, его - в техническое Комиссаровское училище, где рисование и черчение хорошо преподавал немец Гуго Маккер. Там отец научился многое делать своими руками, но инженером стать не захотел, решил быть настоящим художником; дяде и тетке пришлось уступить. Поляковы имели текстильные фабрики в разных местах; директор одной из них, Александр Александрович, либерал и меценат, создал "на Баньках"1 и в Опалихе народную библиотеку, а с открытием рабочего театра началась творческая деятельность Евгения Соколова. Восемнадцатилетний юноша задумал и написал декорации для первого спектакля "Каширская старина", а также эскизы костюмов, сам изготовил бутафорию. Играли родственники и друзья. Сохранилась фотография занавеса с датой "1898" - подтверждение его стажа.

В трех верстах от слияния Банек, в селе Губаслове, старшие братья Поляковы купили большой помещичий дом с флигелями, где постоянно у них гостили люди, любившие искусство. Оживленное, щедрое на выдумки общество возглавлял младший брат, Сергей Александрович Поляков, издатель художественных журналов "Весы" и "Скорпион", блестяще образованный человек, друг московских символистов, переводчик Кнута Гамсуна и других скандинавских писателей 900-х годов. В этой обстановке рос отец как художник.

Он был душой еще одного замечательного художественного кружка: в 1886 году образовались "Шмаровинские среды"2. Владимир Егорович Шмаровин, управляющий делами в конторе Поляковых, собирал картины и старинную русскую утварь - ковши, ларцы, чашки, стопки, ложки... и собирал он в своем милом домике с мезонином на Молчановке3, около Собачьей площадки, интересных людей - художников, писателей, поэтов, артистов и любителей искусства - раз в неделю до ста человек. Евгений Соколов бывал там почти каждый день как самый близкий друг дома и близкий родственник. Жена В. Е. Шмаровина, Аграфена Александровна, была сестрой братьев Поляковых, странной пожилой женщиной, содержавшей двадцать восемь кошек, живущих и приходящих; их стойкий запах пропитал весь дом. Дочь Раечка, моя крестная, была тоже не без странностей - крайне застенчивая старая девушка маленького роста с прекрасными сине-серыми глазами, чернобровая и седая. Она хорошо играла на арфе, но так робела при чужих, что путала струны; она редко присутствовала на "средах", но близкие друзья часто поднимались к ней по крутой внутренней лесенке в мезонин, где она жила вместе с "нянечкой" и своей молочной сестрой "мисс Малиной" (Машей). За восемьдесят лет Раечка даже на Арбат выходила всего несколько раз.

Художники - члены "Среды" приходили к Шмаровину часов в 7 вечера, садились за длинный стол в большой зале, сплошь увешанной картинами. Для них было приготовлено все - бристоль, бумага, кисти, краски и т. д. Рисовали кто что хотел - акварели, графику, виньетки, карикатуры, а с 1892 года - обязательно Протокол "Среды", большой лист картона или бристоля, на нем в середине текст, по полям всякие рисунки. Общий стиль был принят народный, древнерусский (он был тогда в моде) и очень забавный: адреса, меню, речи и тосты обыгрывались в шутливом тоне; у "Среды" был свой устав и гимн "Недурно пущено". К 10 часам подходили гости; инструменты убирались со стола, произведения выставлялись напоказ, устраивалась лотере и распродажа. Практично были налажены денежные дела "Среды". Художники платили членские взносы; Шмаровин продавал их работы гостям и художественным магазинам, на эти средства организовывалась следующая "Среда". Каждый член мог привести или пригласить трех гостей. В полночь на том же столе был накрыт обильный ужин с обильной выпивкой. Владимир Егорович восседал рядом с бочкой пива, Евгений Соколов разливал его по антикварным кубкам1. В торжественных случаях пили из "ритуального" кубка Большого орла. Говорили об искусстве. Читали стихи. Пели. Острили. Веселились и танцевали до утра. Пьяных относили в "мертвецкую", где они отсыпались на широких диванах. Два-три раза в год устраивались балы и вечера с такими затеями, как, например, "обжорная среда" - конкурс самодельных блюд. Художник Синцов принес разрезанное пополам крутое яйцо размером 60x40 см и получил первый приз (он сделал его из ста куриных яиц, сварив желтки внутри белков в бычьих пузырях на нитке). В другой раз Евгений Соколов превратил зал и гостиные в подводное царство; дамы были в костюмах русалок - разумеется, не в бикини - в те приличные времена это было бы very shocking. Или под Новый год поехали на розвальнях ряженые в валенках и тулупах поздравлять знакомых миллионеров. Плясали у них под дудку и балалайку, а вернувшись на Собачью площадку, - вальс и танго во фраках. Компания молодых художников, присутствие маститых, встречи с цветом московской литературы "серебряного века" принесли отцу великую культурную пользу. Растворяясь в среде "Среды", он все силы вкладывал в ее оформление, в это беззаботное, горящее творчеством и весельем общество. "Среда" просуществовала до 1918 года; после революции было, во-первых, опасно собираться; во-вторых, не было денег; в-третьих, состарился Шмаровин, переехавший из конфискованного особняка в квартиру пианистки Лентовской. Он умер в 1924 году.

Поляковы продолжали делать доброе дело: в 1903 году отправили Евгения в Мюнхен, так как его способности требовали настоящей школы. Три года он усиленно занимался живописью в академии Франца Штукка, известного художника-неоклассика с оттенком тяжеловесного немецкого символизма.

А сам Мюнхен... как его не любить? Пинакотека - старые мастера и современные художники: Бёклин, Клингер, Штукк, Либерман, жуткий Ян Кубин... Скульптура - по-новому эстетизированная античность, мраморные надгробия совсем без жеманства XVIII века... Торвальдсен... Прекрасно изданные книги и альбомы по искусству (отец привез целую библиотеку). И за всем этим - вольная жизнь, свой чердак, своя русская компания, художники Иван Милютин, Волков, Лисев, Соловьев; будущие инженеры Пфляумер-"мельник" и Дидрихс-"химик"; легкий роман с художницей Кэтти Затлер; и пиво, пиво, пиво - состязались, кто больше выпьет, хоть ведро. Пенится мюнхенское пиво, сидят на треногих стульях немецкие папы и мамы, дают детям слизывать пену с толстых фаянсовых кружек. Вот идет мимо пивной баварский король Люитпольд; встречая знакомых, снимает шляпу, друзьям протягивает руку. По ночам гуляют и поют студенты, безмятежно светит луна...

В 1906 году, когда Штукк благословил его рисовать все, отец вернулся в Москву пополневшим от пива и от приятной жизни.

Через год он женился на своей двоюродной сестре Тане, второй солистке балета Большого театра; ее мать, Людмила Викторовна Соколова - сестра его отца; ее отец - Александр Ермолаевич Эверт (брат командующего фронтом в 1915 году). Такой брак не разрешала церковь. Архиерей отказал Тане: "Поищите себе другого жениха". Она страшно обиделась и, не поцеловав ему руки, сердито ушла. Евгений Соколов в это время отделывал господский дом в Дубровицах, к свадьбе молодого барина. Увидев, что художник приуныл, тот спросил его, в чем дело, и отец поделился горем. "Пустяки. Устроим здесь. Дайте нашему попу сотню, он и с родной сестрой обвенчает". Сказано - сделано. 11 октябр 1907 года состоялась выездная свадьба в уникальной коронованной церкви над слиянием Пахры и Десны. Был ясный осенний день; жених, невеста, четыре шафера, друзья и подруги поехали в поезде до Подольска, оттуда в колясках до церкви. Благополучно поменялись кольцами (одно из них, мамино, с именем отца и датой, я ношу до сих пор).

Они знали друг друга с детства, а в любви объяснились в Малахове очень романтично: Евгений, Татьяна - ему 19, ей 16; оба красивы и принадлежат к миру искусства; летний вечер, липова аллея, первый невинный поцелуй. Их выследили и разлучили, его отправили на выставку в Париж, она вернулась в Московское театральное училище, в 8-й класс. Роман, однако, не прекратился и закончился через восемь лет незаконно-законным браком.

Татьяна была миниатюрной, изящной девушкой с решительным характером. Стосковавшись по Евгению, она поехала вдвоем с подругой Надей за границу. Как это было просто в 1903 году! Наметила по карте маршрут, купила в туристском агентстве, вероятно, Кука, круговой билет на три месяца за 300 рублей1, послала дворника в "участок" обменять паспорт - через час укладывай чемодан, нанимай извозчика - и на вокзал! Первым делом в Берлин и, конечно, в Мюнхен... Три дня провели подруги среди художников, он и она повидались. Потом в Париж - приютились в мансарде на студенческой уличке в Латинском квартале; осмотрели Лувр и все прочее. Потом дальше, в Швейцарию. Там они присоединились к группе русской молодежи и прошли 90 километров пешком в высоких башмаках, в длинных юбках и громадных шляпах (по-моему, это ужасно: мне бы это отравило все путешествие). В Москве бабушке пришлось заплатить извозчику 20 копеек, так как у мамы не осталось ни гроша, но восторгов хватило на несколько лет: только и было разговоров, что о Lago di Como, да Lago Maggiore, да Isola Bella... ее долго дразнили этими лягами.

По возвращении из Мюнхена Евгений Соколов начал уверенно работать. В Москве на Новослободской улице существовал дешевый театр "Народный дом", где ставились классические оперы для просвещения масс. Там он начал с "Кармен" и писал декорации для других спектаклей. Понемногу он стал известен в театральных кругах и около них. В Большом зале Консерватории писал всем теперь знакомые овальные портреты композиторов; делал иллюстрации для сатирических журналов "Будильник" и "Волынка", их издавал Д. С. Моор; рисовал подборки открыток на темы народных песенок и русских пословиц; юбилейные адреса, виньетки, этикетки и прочее. Он продолжал участвовать в затеях "на Баньках" и в "Средах"; в Малахове занимался скульптурой: копал и мял глину, создал ряд статуэток, сосудов и комплект изразцов, сам сделал печь для обжига; часть изделий раздарил друзьям, часть оставил себе. После свадьбы родители сняли квартиру в Спиридоновском переулке возле Патриарших прудов, купили кое-какую мебель, им подарили столовое серебро и сервиз. Стены украсили этюды и эскизы отца. С ними всегда жила бабушка Мила, она служила заведующей в Доме трудолюбия филантропки Горбовой и переписчицей у писателя П. Боборыкина, а дома занималась хозяйством. У них была кухарка Акулина, дочь маминой кормилицы Авдотьи Васильевны Чудаковой из деревни Матушкино в Крюкове.

В 1910 году муж с женой опять поехали за границу. На этот раз маршрут был такой: Варшава, Прага, Вена, Будапешт; через Триест и Фиуме (красивый перевал) в Венецию; побывали в Милане, Флоренции и Риме; прожили неделю на острове Капри - там, как полагалось, посетили Максима Горького и были в гостях у художницы Сведомской на вилле "Таормина", чтобы передать ей посылку от родных - четыре фунта гречневой крупы. Вилла эта подобна музею, наполнена бессистемно множеством ценных и редких вещей. Из Италии родители поехали через Бриндизи в Грецию - в Афины и Коринф, оттуда в Турцию - Смирну (Измир) и Константинополь (Стамбул). Да, нетрудно было в те времена художнику пополнить свое образование...

Летом 1911 года отец ставил оперу в Одессе. В августе мама срочно уехала в Москву, и 23-го в восемь утра появилась на свет я. <...>

Встреча с будущим

(Воспоминания о быте, 1918-1920)(Воспоминания о быте, 1918-1920)

Трамваи почти не ходят, фонари перебиты, во мраке улиц начинают раздевать прохожих. Маленькая мама боится поздно вечером возвращаться из Большого театра на Арбат, и вообще, работа в балете, ходить пешком два раза в день туда и обратно нельзя. Решив переехать поближе к театру, она сняла три комнаты в Кузнецком переулке у матери Е. Н. Гоголевой. Начало октября 1918 года. Темнеют дни. Я бегаю по всем комнатам и прыгаю через чемоданы, корзинки, узлы - весело! Но на лицах взрослых не видно улыбок, укладываются нехотя, бабушка Мила вздыхает. Покидаем давно обжитую пятикомнатную квартиру, милый Сивцев Вражек, здешних знакомых и весь прочный, спокойный быт. Мебель и вещи увозит громадная красна фура (жаль, забыла фамилию предпринимателя, известную всей Москве). Оторвалось и ухнуло в пропасть наше прошлое, безвозвратно, навсегда.

"Дом Сокол" стоит в выемке между Театральной конторой и фотоателье "Паола". Квартира Елены Евгеньевны Гоголевой в первом этаже, в самой глубине длинного темного входа. Все окна упираются в кирпичный брандмауэр Театральной конторы, - неба не видно. Солнце не заглядывает сюда. Сумрачные комнаты, гробовая тишина. Целый день то читаю, то брожу в одиночестве, не зная, чем заняться; папа с увлечением пишет декорации у Корша, мама на репетиции в Большом, бабушка на службе. От скуки задумала выкупать чижика: вынула его из клетки, намочила и намылила перышки, облила чистой водой - а он лег на спинку, раскинул крылышки и умер. Совершила преступление, жестокое убийство, поразившее мою совесть на всю жизнь.

Заглядывая в переднюю, мельком вижу юную красавицу, настоящую принцессу, героиню воображаемых историй, возникающих в темных углах этой неприятной квартиры. Ей только восемнадцать лет, но недавно ее приняли в Малый театр, она мечтает стать артисткой.

Развалясь на диване, болтая ногами, повторяю: "Я, я, я... почему я - именно я? Только я - я?" Это уводит куда-то вглубь. Первый проблеск самосознания. Вдруг за стеной взрывается скандал - упреки, вопли; мать кричит с надрывом: "Люся, замучила! Замучила! Уходи!" Дочь убеждает, плачет, с кем-то из них начинается истерика... Что такое? У нас ничего подобного не бывало. Стоя на диване, замирая от тревоги и запретного любопытства, я подслушиваю чужую семейную сцену. Сухопарая старая мать представляется мне злой ведьмой: за что она кричит на мою принцессу? (Никак не могла я знать тогда, что Е. Н. ждет ребенка...) После этой сцены она ушла из дома и одно время ночевала в артистической уборной Малого театра. Так мне, семилетней шалунье, нечаянно открылась одна страница ее личной жизни1.

Годовщина революции. Бабушка взяла меня с собой в Александровский сад. Оглушительный шум. Все перекрывает треск летающих над самыми крышами бипланов тех лет. Испуская синий дым, внизу трещат и пыхтят старые мотоциклы (озлобленные буржуи называли их "хамотрясами"). Бой барабанов, вой труб, гремят боевые песни - "Интернационал", "Мы кузнецы", "Смело, товарищи, в ногу" и другие, - духовые оркестры, и бесконечные колонны плохо одетых людей с красными флагами и лозунгами на шестах идут на Красную площадь. Отовсюду выкрики, возгласы "Ура!! Да здравствует! Долой!". Дома и заборы увешаны красными полотнищами, гротескными плакатами и портретами лысого человека с усами и бородкой. В воздухе реют листовки; все - стихийно, непосредственно, искренне, горячо. А что это значит? Бабушка не отвечает на мои вопросы, отмахивается, говорит:

- Видишь, народ веселится.

- А почему-у?

- Настала новая жизнь.

- А для чего-о?

- Отвяжись. Вырастешь - узнаешь. Пойдем домой.

Топят все меньше, в дома проникает сырость. На лестницах воняет - гадят где попало коты, собаки, люди. Закрыты и заколочены парадные двери, граждане пробираются домой через черный ход, там, где он есть. Изо дня в день на столе водянистый суп, на второе - макароны, картошка или каша без масла. Америка пожалела нас, отправила в Страну Советов посылки АРА1 с питательными и вкусными продуктами. Мама получила в Большом театре полпуда белой муки, яичный порошок, какао и еще что-то. Ее знакомый, Гвидо Габриэлевич Бартель, инициатор проекта и активный строитель первого крематория в Москве, достал где-то сахар и грецкие орехи, бабушка испекла 12 маленьких пирожных - разделили пополам; из шести наших - папе, маме, бабушке по одному, мне - три в рассрочку. Бартель приехал не сразу, и мама вызвала его по телефону, боясь, что мы не выдержим и съедим его долю пищи богов...

Наступил декабрь, и топить вообще перестали. В комнатах началась ледниковая эпоха. Мы заперли их и переселились в кухню. Грязный, щербатый пол; громоздкая плита под закопченным колпаком кишит рыжими тараканами; окно прямо в стену - днем и ночью одинаковая тьма. Отец спит, настелив доски и матрац, на сломанной ванне, почему-то стоящей здесь; мама спит на солдатской койке из ружейных стволов и брезента; бабушка втащила свою железную кровать с периной и ватным одеялом; я сплю вместе с ней. Пилим дрова на двух стульях, топим плиту - то жарко, то холодно, но всегда душно. Меня тошнит от вида и запаха тараканов, капусты, помоев и дыма; водопровод и канализация испорчены, раковина засорена, рычит, булькает, изрыгает на пол вонючую мерзость. Таскаем воду со двора, моемся по очереди, стоя в корыте возле топки. Одеты все безобразно - в вязаные кофты, фуфайки, валенки с заплатками на пятках. Отец спасается от быта на работе у Корша, мама - в Большом, бабушка ушла со службы и терпит, - у нее кроткий, молчаливый характер. Я тоже терплю, но внутренне все внешнее начисто отвергаю, живу в мире своих фантазий. Никогда не было мне так плохо, как в этой отвратительной кухне.

24 декабря по старому стилю (6 января 1919 года) отец принес елку, хотели как-то отметить по традиции Рождество, но не тут-то было! 25-го пришел управдом и заявил, что "Сокол" передан одному учреждению, всех жильцов выселяют в 24 часа... Пораженные, мы сперва растерялись, потом смутно обрадовались, что не застрянем в этой черной дыре. Но куда же деваться сейчас? В Москве тогда пустовало много брошенных комнат, но так просто занять их было нельзя, большевики уже конфисковали всю городскую жилплощадь. Вечером папа рассказал у Корша о том, что потерял крышу над головой, и ему повезло: театральный доктор А. Ф. Малинин предложил две комнаты в своей квартире на Воротниковском, 10: ему грозило уплотнение. На этот раз мы укладывались с улыбками. Переезда я не видела, так как мен отправили к знакомым на Большую Дмитровку в семью профессора Лапирова-Скобло, где я провела три дня в роскоши и тепле, играя с его маленькой дочкой Эстер2.

Дом и двор

(Воспоминания об отрочестве, 1919-1926)(Воспоминания об отрочестве, 1919-1926)

По чистой белизне, сквозь сетку тихо падающего снега привела меня бабушка на новое место - в миловидный особняк с мезонином, стоящий в глубине двора. Вход сбоку, небольшая дверь. Всего 12 ступенек - и вот мы в обширной квадратной зале. Ах, как светло! Пять цельных окон без переплетов в рамах, за ними зимняя сказка, окружевленный инеем и хлопьями сад. Ах, как тепло! Дрова горят в печке с белыми изразцами. Радостно встречают папа и мама. Все наши вещи уже здесь, пока свалены на полу. Глазам не верится - рай! Белый сон. Все впереди. Тут мы прожили тридцать лет.

Но и тут сперва жилось нелегко. Быт исказил уют. В этой прекрасной комнате, бывшей зале (тогда femininum), стоит на кирпичах четвероногая печка, похожая на зверя, от нее тянутся в окно, в дыру, обложенную асбестом, длинные трубы; из их сочленений капает в подвешенные консервные банки вязкая черная жижа. Сырые чурки дымят в железной печурке, и готовить как будто нечего. По утрам выходит из подвала дочь дворника Наташка с лотком на руках, разносит по квартирам так называемый хлеб - кусочки из мякины, слепленные мучнистым веществом цвета бетона, в них воткнуты спички с записками, кому сколько: паек пол- или четверть фунта на рыло. Один кусок спрятали на память. С таким "хлебом" пьем поддельный чай с сахарином. К обеду пшенная или чечевичная похлебка, не стоящая первородства, на второе - сладковатая мороженая картошка на горьком льняном масле. На ужин суха вобла, опять картошка или кашица из черной муки, опять чай с сахарином или без. Один раз выдали по детской карточке двадцать яиц - пятнадцать из них, выстрелив, полетели за борт, остальные противно пахнут, но мама пичкает мен ими, а я потихоньку выплевываю под стол (с тех пор терпеть не могу омлет).

В другой раз мама купила на рынке освежеванного зайца, весело принялись готовить обед, но, когда сильно запахло псиной, папа велел отправить за борт и это желанное мясо. Из всех советских голодовок, говоря лишь о Москве, пожалуй, эта первая, при военном коммунизме, была хуже всех.

В самом конце 1922 года, опять на Рождество, опять напасть: явился невзрачный малорослый красноармеец в кубанке и потрепанной шинели, предъявил ордер на вторую комнату. Две комнаты на четверых - много (уже ввели какую-то жилнорму). Мама бросилась в неравную борьбу, как разъяренный воробей, - обратилась к Малиновской, директору Большого театра, добралась даже до Енукидзе, принявшего ее очень любезно; папа ходил к Луначарскому, достал у Корша справку, что имеет право на мастерскую, на дополнительную площадь, - ничего не помогло: Денис Мартьяныч Трубенев, рядовой, чекист, красный профессор, действовал с другого конца. В разгаре борьбы наши комнаты были опечатаны, родители ночевали у знакомых, я три дня пробыла у соседки Альмы Федоровны.

Большую комнату мы отстояли и втиснули в нее все: рояль, буфет, обеденный стол, письменный стол отца, гардероб, диван, две кровати, два столика, мольберт, два кресла, шесть стульев и мою парту. Отец, привыкший ставить декорации на любой сцене, сумел все это разместить так, что можно было перемещаться, ничего не сокрушив. Он заделал дверь в ту комнату фанерой и заклеил обоями, ее будто не бывало. Трубенев немедленно вселился с женой и детьми, прихватив заодно еще две комнаты в той же квартире. Его баба, столкнувшись с мамой на лестнице, обругала ее буржуйкой, дурой, хабалкой; онемев, мама хотела подать в суд, но умные головы ее отговорили.

Описание топографии и демографии обыкновенного московского двора может показаться несущественным и лишним, однако в нем, как в капле, отражается всеобщая ломка старых связей и привычек в начале "новой эры". Историки не станут тратить время на изучение пустяков, а в беллетристике все может быть либо размазано, либо слишком заострено. Продолжаю снимать документальный фильм - здесь все с натуры, как было, как стало потом, всякая мелочь может пригодиться. Научно назовем эту тему "Прогрессирующей деградацией", а попроще - распадом русского быта. Перенесемся в 1922 год.

Владения дома 10 отделяют от Воротниковского переулка литая узорная решетка и такие же ворота с завитками и калиткой, обычно открытой днем. Справа от входа шесть лип и палисадник под окнами первого особняка. Средняя полоса двора покрыта асфальтом. Слева узкий сад за легкой железной сеткой, в нем вдоль забора, отделяющего двор от соседнего дома No 8, ряд старых ясеней и ряд кустов барбариса (на них тогда еще вызревали кисленькие красные ягодки); сбоку два молодых топол и маленький вяз; под окнами второго ("нашего") особняка - сочная, роскошная сирень: когда она цветет, дворник Алексей спит под ней, дабы чужие не обломали. Справа от асфальта булыжник с травкой и двухэтажное кирпичное здание - чуланы для дров, которые потом переделали под жилье.

В глубине двор замыкает "большой дом", всего четырехэтажный, но внушительный, серый, новый, с длинными окнами. В нем восемь квартир со всеми удобствами (лифта нет). За годы мировой и гражданской войны, эмиграции, эпидемии и разрухи он опустел, из прежних жильцов в нем остались только три важные барыни в кв. 8 - сестры Воронцовы-Вельяминовы, сохранившие часть былого высокомерия, да в кв. 12 - Екатерина Христиановна Фрейман с матерью, богатая семья бывшего владельца известной аптеки на углу Пименовского переулка и Тверской. Остальные квартиры заселили приезжие: Каган (No 7), Фельдман и Дембург (No 9), Шмелькины (No 10), Зискинды (No 11) и Аскенази (No 13). В последней кв. No 14 жили украинцы - семья Ковзан и охотник Штефко с дочерью Маргушей и мощным пойнтером по имени Бом. По вечерам на дворе звучал зычный голос его хозяина: "Бом, домой!"

Мы, дети, знали всех жильцов в лицо и по именам, знали их собак и кошек. И жильцы были знакомы друг с другом, приветливо здоровались на дворе, давали деньги взаймы, доставали продукты; женщины стирали вместе подле крана, сливали воду в люк и оставляли белье на веревках без присмотра. Нравы были гораздо мягче, люди общительнее и проще, отчуждение еще не вкралось в московский быт. Весь день раздаются на дворе живые голоса - заходят разносчики, ремесленники, татары и кричат: "Свежая рыба-рыба-а-а! Чинить-паять! Точить ножи-ножницы! Вставлять стекла! Старье берем!" Надо всем по праздникам разливается благовест; кто-то разучивает гаммы, у кого-то распевает канарейка, звонко шлепает мячик - один, другой, третий.

В подвале первого особняка живет беднота - восемнадцать человек в одной темной комнате (несколько семей и одиночек). Пол холодный. Стены мокрые. Потолок низкий. Под ним, ниже уровн земли, окошко. Три голых стола, расшатанные табуретки, кровати с тряпьем. Гудят примуса. Воздух спертый, мутный от курева. Пахнет щами, жареным луком и водкой. Кто эти люди? Я еще мала, не интересуюсь, забегаю на минуту за сверстниками в этот неприятно-чужой мир, зову их на двор. Восьмилетний Христофорка воображает себ автомобилем, целый день носится, сильно хромая, с колесом и кричит: "Ы-а, ы-а..." Варька, дочь прачки, не умеет читать в девять лет, прячется по углам и молчит. А вот Жоржик Бежанов - мастер на все руки. Худой, некрасивый, он в одиннадцать лет знает себе цену и цену своему труду: замечательно точно делает модели грузовиков и легковых машин, продает их детям всего переулка. Кроме того, он антрепренер и режиссер: развлекает нас на лестнице особняка - ставит на окно самодельный макет, в нем реквизит и фигурки актеров; садитс рядом и читает пьесу, передвигая персонажей. Мы толпимся на ступеньках, сидим верхом на перилах, смотрим. Билетик стоил до 1923 года 500 рублей, после - 5 копеек. Так Жоржик начал пробиваться из подвала в жизнь, стал настоящим мастером, потом хорошим инженером.

В первом особняке на первом этаже в квартире первой жил известный художник-пейзажист, академик Витольд Каэтанович Бялыницкий-Бируля. Уже немолодой, но крепкий блондин с голубыми глазами. Он любил носить кожаную куртку, тирольскую шляпу и охотничьи сапоги или, в парадном случае, мягкий светло-коричневый костюм. Бируля считался белорусом, но в нем, кажется, текла и польская кровь. До революции дом 10 принадлежал его первой жене, купчихе Сувировой, котора была старше его лет на 12-15. Я видела раз на дворе эту темную, сухую старуху, похожую на ведьму; говорили, что она не совсем в своем уме. В ожидании ухода "проклятых большевиков" она закопала в палисаднике свое столовое серебро, но, не дождавшись, умерла в 1921 году. Серебро нашли рабочие, менявшие трубы, через полвека: прочитав заметку в "Известиях", я написала туда об этом, так как никто не мог догадаться о происхождении клада.

Бируля занимал всю квартиру с дочерью Любой, но скоро к ним вселили семью служащих Головиных (Борька Головин и Володька Шелякин с третьего этажа были самыми отчаянными мальчишками во дворе). Страшась дальнейшего уплотнения, В. К. сам уступил одну комнату Марии Петровне Музиль, из рода актеров Малого театра. Она была учительницей и занималась одно время в Кремле с детьми Сталина. Он еще не был тогда всесильным диктатором, но уже производил подавляющее впечатление. Мария Петровна рассказывала нам: "Его жена обаятельна, дети хорошие, но когда он входит в класс и стоит у двери, устремив на меня свой тяжелый пронизывающий взгляд, я теряю самообладание, путаюсь". Из-за этого она отказалась от выгодного места.

Витольд Каэтанович был страстным охотником и рассказчиком в тургеневском стиле. Члены партии и правительства приезжали к нему на охоту в имение "Чайка" на озере Удомля в Тверской губернии, оставленное ему как личная собственность. Его вторая жена Нина Александровна - воспитанная, ласковая молодая дама - понравилась всем обитателям двора; у нее была высокая прямая фигура и кроткие серые глаза навыкате с каким-то овечьим выражением. В. К.

У меня есть копия документа с таким содержанием:

Нижеподписавшийся Дворянин Минского Уезда, признанный в потомственном дворянстве определением Минского Дворянского Депутатского Собрания 19 апреля 1835 года состоявшимся, и утвержденный в этом достоинстве Указом Правительствующего Сената
Департамента Герольдии последовавшим в оное Собрание от 5-го октября 1838 года за №6760-м двуименный Иосиф-Мартин сын Доменика внук Иосифа, правнук Степана и праправнук Степана-Ивана /2-х имен/ Андреева Бялыницкий-Бируля, на основании 63 Ст. IХ. Т. Св. Зак. Изд. 1857 года даю сие Свидетельство Францу сыну Адама Степанова с сыновьями Иосифом, имеющему сына Казимира, и Викентием; - Якову с сыновьями Фелицияном-Антоном /2-х имен/ и Иваном, имеющим сыновей Юлияна, Гилярия, Бронислава, Иосифа и Эдуарда, и Фоме с сыном Владиславом, сыновьям Ивана, внукам Степана, правнукам Степана-Ивана Андреевым Бялыницким-Бирулям, в том, что Отцы их, т.е. Франца Адам, тоже Якова и Фомы Иван Степановы и дед мой Иосиф Степанов же Бялыницкий-Бирули были между собой родными братьями, они – Франц, Яков и Фома, а также Отец мой Доменик были между собою двоюродными братьями, сыновья же Франца Иосиф, имеющий сына Казимира, и Викентий, а также Якова Фелициян-Антон /2-х имен/ и Иван, имеющий детей Юлияна, Гилярия, Бронислава, Иосифа и Эдуарда, а также Фомы Владислав приходятся мне троюродными братьями, потому по столь близкой связи родства, дарованные мне упомянутым Указом Правительствующего Сената права дворянства должны служить и им, Бялыницким-Бирулям. Причем присовокупляю, что хотя по метрикам о рождении и крещении фамилия у этих лиц показана одноименною Бирули, а не Бялыницкие-Бирули, как бы следовало, но это единственно потому, что они в общежитии именовались и ныне именуются одною только фамилией Бирули без добавления придомка Бялыницкие.
Во уверение чего и выдано сие Свидетельство за подписью моей. Декабря тридцатого дня тысяча восемьсот шестьдесят девятого года. /Подлинное подписал/ Дворянин Минского Уезда Иосиф-Мартин Домеников сын Бялыницкий-Бируля.

Бялыницкий-Бируля (Бируля) Алексей Андреевич (1864-1937) ? зоолог, зоогеограф,
полярный исследователь. Чл.-корр. РАH с 1923. Перед чисткой АH СССР ? директор
Зоологического музея, профессор ЛГУ. Летом 1929 во время чистки вступился за
своего сотрудника. Снят с директорства 23 ноября 1929 и до момента ареста
временно исполнял должность старшего зоолога Зоологического музея. Арестован 16
ноября 1930. Осужден Тройкой ПП ОГПУ при ЛВО 10 февраля 1931 на 3 года лагеря.
Отбывал срок в Белбалтлаге (на командировке Сегежа ? лекпомом). Формальное
исключение его из членов-корреспондентов АH нам неизвестно, однако упоминание о
его членстве в АH из литературы последующих лет выпало. После возвращения из
лагеря в научных учреждениях, кажется, больше не раб